Николь Фосселер - Время дикой орхидеи
Во все эти дни между ними была невысказанная договоренность, что они ничего не обещают друг другу. И все-таки он не мог иначе: обдумывал и взвешивал, принуждая себя к решению. Пока еще оставалось время; через несколько дней Бигелоу должен был вернуться из Индии.
Он сел и потушил в пепельнице окурок сигары. Быстрые шаги по саду заставили его прислушаться. С первым возгласом одного из ночных сторожей он вскочил, и еще до того, как раздались крики, схватился за кинжал и пистолет.
Была темная ночь, безлунная, звезды лишь слабо пробивались сквозь облака. Шумы, вибрации на его коже подсказывали ему, что двое его охранников повалили третьего на землю. Пока он добежал до них, глаза привыкли к темноте.
Тяжело дыша, Малим прижал коленом к земле человека, а Ахад возился с каким-то ящиком.
– Что происходит?
– Пусть он лучше сам вам расскажет, туан, – пропыхтел Малим, схватил лежащего за волосы и задрал ему голову вверх. То был еще молодой парень, малаец, он ловил ртом воздух; звуки, которые он издавал при этом, звучали испуганно. Темный след тянулся от его носа вниз через рот. Кулак Малима не знал промаха даже ночью.
– Вот это он хотел спрятать здесь? – Ахад ткнул босой ступней по открытому ящику.
Рахарио сделал шаг к нему, и сладковатый запах, который не спутаешь ни с чем другим, шибанул ему в нос. Лоб его наморщился, но тут же снова разгладился.
Опиум. Без лицензии. Противозаконно и каралось большими тюремными сроками.
– Кто тебе заплатил за это?
Парень сжал губы и попытался в железной хватке Малима изобразить головой жест отрицания.
– Малим.
Сверкнуло лезвие и прижалось к шее парня, который захныкал.
– Кто тебе заплатил за это? – повторил Рахарио.
– Ты плохо слышишь? – дожимал его Малим. – Отвечай туану!
Парень полузадушенно вскрикнул. Под лезвием клинка появилась темная линия, с которой потекли крупные капли.
– Би… Бигелоу, – поспешно выдавил тот.
– Туан Бигелоу дал тебе это задание?
– Д-да, туан.
– А кто должен был подать сигнал служителям закона? Тоже ты?
– Да, туан.
Волна гнева накрыла Рахарио с головой. Гнев на эту крысу Бигелоу и гнев на себя самого, что он до такой степени недооценил его.
Свет, который зажегся в окне на верхнем этаже, округлый силуэт, который показался в окне, отдаленный, тихий плач маленького ребенка были как холодная струя, которая мигом остудила и прояснила ему голову.
– Дай ему встать.
Малим слез со спины парня и рванул его за волосы, ставя на ноги.
– Ты ведь получишь от туана Бигелоу еще одну порцию денег, как только выполнишь задание, верно?
– Да, туан.
Рахарио подступил вплотную к нему и, сдвинув брови, смотрел в глаза.
– У тебя есть две возможности. Либо я дам тебе сейчас убежать, чтоб ты мне больше никогда не попадался на глаза, тогда ты обойдешься разбитым носом и одной царапиной. Или один из моих людей будет следовать за тобой тенью, пока ты не заберешь у Бигелоу вознаграждение. Он же позаботится, чтобы ты передал Бигелоу на словах: если он еще раз поставит мне подножку или захочет угрожать мне, я приду забрать его хорошенькую дочурку с красивыми голубыми глазами. И после этого кто-нибудь позаботится, чтобы ты на следующий день плыл по реке со вспоротым животом. Выбирай.
– Дай мне убежать, туан, – взмолился парень. – Пожалуйста!
– Есть у кого-то из вас при себе деньги? Я завтра верну.
Деньги оказались у Ахада, и он по кивку Рахарио с видимым омерзением сунул несколько долларов за ремень парню.
– Это чтобы ты не забывал, как я был к тебе великодушен.
– Спасибо, туан. – Он готов был расплакаться. – Большое спасибо!
– Отпустите его.
– Точно, туан? – В голосе Малима звучало разочарование, но он отпустил парня и добавил ему пинка, прежде чем тот заковылял по саду в ночь.
– Возьми лодку и утопи ящик в море, – повернулся Рахарио к Ахаду.
Он протянул стражникам по очереди руку для крепкого удара по ладони.
– Вы сделали мне доброе дело. За это получите награду.
Рахарио закрыл за собой дверь, вернул оружие на место и упал на кровать.
Он искал решение, и решение он получил; Бигелоу сделал это за него, еще из далекой Индии. К его отвращению примешалось что-то вроде уважения к этому оранг-путих, который оказался не настолько глуп, как он всегда думал.
И жалость к Нилам. К Георгине.
Которая в конечном счете была дитя Нусантары, приговоренная к тому, чтобы жить во лжи. Однако теперь он уже ничего не мог для нее сделать, у него была жена и пятеро детей, которые нуждались в нем куда больше. Которые остались бы одни, беззащитные, если бы он надолго сел в тюрьму, и потеряли бы из-за этого еще и все нажитое и дом в том числе.
Он узнал предупреждение, уже имея его перед глазами.
Глубоко вздохнув, он обеими руками потер лицо и прошелся по волосам; его испугала дрожь в пальцах. Он почувствовал себя усталым и старым; слишком старым, чтобы замышлять месть.
Когда-то с этим надо кончать.
В дверь его кабинета мягко постучали.
– Извини, пожалуйста, – прошептала Лилавати, ее голос был тоненьким и высоким от страха. – Я только хотела взглянуть на тебя и спросить, все ли в порядке.
– Это был вор. Малим и Ахад обо всем позаботились. – Он повернулся к ней: – Как там дети?
– Испугались, конечно. Особенно Кишор. – Она улыбнулась: – Эмбун пытается его успокоить.
Рахарио оглядел ее; она стояла в дверях, одной рукой придерживая розовый халат на пышной груди, толстая коса перекинута через плечо вперед. Кажется, ни годы, ни многодетность не смогли ничего с нею сделать, она все еще была хороша, его добросердечная, терпеливая, сильная жена.
Он протянул к ней руку:
– Иди ко мне.
Удивление скользнуло по ее лицу, когда она шла к нему гибкой походкой с покачиванием бедер на бесшумных, осторожно ступающих ногах. Он усадил ее рядом с собой на край кровати, обнял, вдохнул ее знакомый аромат розового масла и сандалового дерева – как тяжелая, пропитанная дождем земля.
– Вы всегда будете здесь в безопасности, ты и дети, – прошептал он. – Я не допущу, чтобы с вами что-то случилось.
Закрыв глаза, Лилавати прильнула к мужу.
Сердце у нее колотилось – от пережитого страха и ужаса, который только что обрушился на ее такой защищенный, тихий дом. Но и от счастья тоже.
От него пахло другой женщиной. По всей вероятности, он никогда не будет ей верен. И все же у нее было твердое чувство, что он наконец-то целиком и полностью принадлежит ей.
* * *На смятых, заплесневелых простынях выделялся одинокий цветок орхидеи.
Он был сине-фиолетовый, цвета свежего кровоподтека. И точно так же больно было на него смотреть. Рана, глубоко в ее душе.
