Шарлотта Физерстоун - Одержимый
– Как ее зовут? – хриплым шепотом спросил Линдсей.
– Мина, милорд. Так назвала ее Анаис. Мы не стали менять имя.
– Мина… – задумчиво повторил он.
Маргарет вышла, прикрыв дверь так, чтобы полоска света от горевшей в коридоре масляной лампы проникала в детскую. Линдсей смотрел на спящий сверток в его руках и восхищался красотой – нет, даже совершенством своей дочери.
Она завертелась на его руках, и Линдсей увидел крохотный розовый пальчик, высунувшийся на холодный воздух. Он улыбнулся: какие прекрасные маленькие пальчики!
И даже пересчитал их – да, все на месте. Его рука, большая и загорелая, пробежала по шелковистым завиткам. Малышка прижалась щекой к ладони Линдсея, и он почувствовал, как исходившее от ее кожи тепло мгновенно высушило его льняную рубашку.
У девочки были его темные волосы, его ресницы и, как понял Линдсей по мимолетному взгляду дочери, его глаза. Но форма лица, этот совершенный овал, достался ей от матери. У крошки были щеки Анаис. Очаровательный рот Анаис и ее гордый подбородок. Линдсей поцеловал этот подбородок, щекой чувствуя самое нежное из всех трепетаний – дыхание ребенка. Не было ничего более сладостного, чем это ощущение касавшегося щеки дыхания невинного младенца. Не существовало ничего более удивительного, чем осознание того, что этот ребенок сотворен из твоей собственной плоти и крови.
Мина потянулась на его руках, широко зевая и бросая широко распахнутые ручки рядом с головой. Линдсей засмеялся сквозь слезы и, потянувшись к кулачку малютки, поднес его к губам. Целуя дочь со всей своей любовью, он понял, что способен умереть ради этого чувства.
– Я буду поглощен тобой, крошка Мина, точно так же, как твоей матерью.
Дочка снова зевнула, и Линдсей выпустил ее руку, став водить пальцем по нежным голубым венам на ее запястье. Его кровь. Кровь Анаис. Кровь, которая теперь текла в венах Мины.
Он посмотрел на собственного ребенка и крепче прижал дочь к себе. Мина была прекрасным воплощением его любви к Анаис. Девочка родилась из-за его всепоглощающей любви. Но Анаис не хотела этой любви – не хотела жизни, которую они вместе создали.
Но Линдсей всем сердцем желал, чтобы эта жизнь существовала. Боже, как же он хотел быть рядом с этим ребенком! Он закрыл глаза и прижал дочь к груди, не заботясь о том, что его движения могли быть неуклюжими или резкими. Это был его ребенок. И он имел на это полное право.
Линдсей поднялся с кресла и подошел к кровати. Он прилег и прижал Мину к груди так, что она плавно скользнула внутрь распахнутого ворота его рубашки. Теперь девочка могла чувствовать прикосновение кожи Линдсея и слушать стук его сердца, бьющегося под ее ушком. Он обнял малышку, придерживая ее за затылок ладонью, и залюбовался тем, как это невинное дитя спокойно задышало у его груди.
– Она ни разу не дала нам шанс – не дала шанс мне, – сказал Линдсей спящей дочери. – Она ни разу не позволила мне показать тебе, как сильно я могу любить тебя – любить вас обеих. Я мог бы остановиться. Если бы я только знал, Мина! Я стал бы хорошим мужем и хорошим отцом. Если бы я только знал…
Звук шагов, донесшийся с лестницы, заставил руки Линдсея напрячься. Повинуясь инстинкту, он крепче прижал Мину к груди. Женский плач эхом отозвался в стенах, и Линдсей собрался с духом, чтобы увидеть Анаис – женщину, которую так отчаянно любил; женщину, которая так жестоко его предала…
Она появилась в дверном проеме, теплый свет масляной лампы освещал ее сзади, ее золотистые локоны, выбившись из прически, сияли вокруг головы подобно нимбу. Когда-то он думал о ней как об ангеле, теперь же едва мог заставить себя смотреть на нее.
Гнетущая тишина делала атмосферу в комнате тяжелой, но Линдсей не предпринимал ничего, чтобы разрядить напряжение, которое Анаис, безусловно, тоже ощущала. Он не успокаивал Анаис, когда она, плача, сползла вдоль двери. Вместо этого он продолжал всматриваться в спящее лицо дочери, надеясь сохранить некоторое подобие спокойствия.
– Твоя месть была беспощадной, Анаис, – прервал молчание Линдсей, и его голос захрипел от сдерживаемых эмоций. – Полагаю, у тебя есть все основания быть довольной тем, как развиваются события. Теперь мы квиты, не так ли? Я разбил твое сердце, ты уничтожила мое.
Она вспорхнула от двери и подлетела к кровати, застыв в водовороте голубого атласа. Ее глаза опухли и покраснели, словно она рыдала несколько часов.
– Я не думала, что так все обернется.
– Как ты могла? – Линдсей схватил Анаис за запястье и потянул к себе, чтобы она могла видеть Мину, посапывавшую у него на груди. – Как ты могла сотворить такое со мной, с собственной дочерью – с нами? Как ты могла не любить эту крошку достаточно сильно для того, чтобы бороться за нее?
Судорожное дыхание сорвалось с приоткрытых губ Анаис, и Линдсей увидел, как она посмотрела на дочь – словно видела Мину впервые. Анаис вытянула дрожащую руку, чтобы дотронуться до ребенка, но тут же отдернула кисть, словно боясь прикоснуться к дочери.
– Ты не понимаешь, Линдсей… – Анаис понизила голос, когда Мина начала ерзать на груди отца. – Я и предположить не могла, что произойдет нечто подобное. Ты не должен был узнать…
– Именно это и ранит меня больше всего – то, что ты сознательно скрыла от меня факт рождения ребенка. У меня есть права, Анаис, но ты отняла их у меня. Ты ни разу не дала мне шанс.
– Все разрушила моя гордость, – прошептала она. – Если бы я не позволила тщеславию управлять собой, я не сделала бы подобный выбор. Но я так злилась на тебя, так страдала! Я просто не могла размышлять здраво. Полагалась только на свое сердце, а оно было разбито на тысячу осколков после того, как я застала тебя с Ребеккой. Но даже при этом я знала: если увижу тебя снова, окажусь в такой же опасности, как прежде. А все потому, что любила тебя, несмотря на все, что говорил мне Гарретт, несмотря на то, что я видела своими собственными глазами. Я не хотела этого, Линдсей. Я не хотела быть слабой. Не хотела, чтобы ты воображал, будто можешь делать все, что тебе заблагорассудится, а я всегда буду ждать тебя, готовая принять обратно с распростертыми объятиями. Я не хотела…
Анаис едва не задохнулась от сдавивших горло рыданий и потерла ладонями глаза, смахивая слезы.
– Я боялась, что ты подумаешь, будто всегда сможешь задобрить меня улыбкой и ничего не значащим комплиментом.
Она зарыдала еще громче, придушенный хрип поднимался, казалось, из самых глубин ее души.
– О боже, я никогда не хотела придумывать оправдания тебе – точно так же, как ты придумывал оправдания собственному отцу. Я не хотела, чтобы ты думал, будто одного слова «прости» будет достаточно.
