Энн Чемберлен - София и тайны гарема
– Скоро само имя Соколли, прокатившись до границ нашей великой империи, станет внушать ужас всем изменникам и предателям, – с поклоном добавил Ферхад.
– Стало быть, вам оно тоже внушает трепет? – не утерпел я. Надеюсь, он сумел прочитать в моем взгляде предупреждение. Очень надеюсь, что да. Больше я не осмеливался его перебивать.
– И где же вы намерены остановиться? – осведомился наконец я, отчаянно цепляясь за последнюю надежду, все еще робко тлевшую в моей груди.
Но наш любезный хозяин тут же поспешил заглушить ее:
– Конечно, он будет жить здесь, а где же еще? Аллах свидетель, в гарнизонных бараках нет никаких удобств, приличному человеку там не место. Можно, конечно, снять дом, но это очень дорого. Наш юный друг в таком случае останется совсем без средств, что, согласитесь, еще хуже.
Весь вечер я просидел как на иголках и был слишком озабочен своими мыслями, чтобы целиком отдаться поэзии. И даже рассвет нового дня, пришедший на смену ночи, не принес покоя моей измученной душе. Я старался не смотреть на свою госпожу, но и без этого видел, как тоскливо, ни на чем не останавливаясь подолгу, блуждает ее взгляд, как он туманится порой, когда душой ее завладевают какие-то мечты, а через минуту глаза уже увлажняются слезами, а щеки вспыхивают румянцем стыда, когда она, вдруг очнувшись, понимает, о чем только что думала.
«Нужно придумать какой-нибудь благовидный предлог для отъезда, – твердил я себе, украдкой наблюдая за тем, что творится с госпожой. – Я должен убедить ее вернуться обратно в Константинополь. Там, в доме моего господина, она будет в безопасности».
Но в глубине души я и сам понимал, что это невозможно: зима уже вступила в свои права, и мне вряд ли бы удалось выдумать причину, достаточно серьезную для того, чтобы рисковать двинуться в обратный пусть – через всю занесенную снегом Турцию. Тем более что Эсмилькан воспользовалась снегом, как предлогом, чтобы с новой пылкостью отдаться исполнению паломнических обязанностей. Поэтому любые мои намеки на якобы испытываемую ею скуку или пустую трату времени исключались полностью.
А потом наступило то, чего я так боялся, – снова началась переписка.
Сначала она велась через младшего сына нашего губернатора, который буквально с первого же дня просто влюбился в Ферхада и не отходил от него ни на шаг. Вскоре, однако, мне удалось перехватить его в укромном уголке, и я задал ему такую взбучку, которую этот маленький паршивец запомнит надолго. Кроме того, я прочел ему хорошую лекцию относительно женщин и мужской чести и тех необходимых качеств, которыми должен обладать каждый мужчина, желающий поскорее вырасти и стать настоящим героем, о котором будут слагать легенды. После этого они взялись использовать в роли посланца его сестру. Она тоже была еще настолько мала, что могла свободно бегать по всему дому без присмотра. К счастью, мне удалось убедить ее отца – истинной причины я ему, естественно, не открыл, – что девочка уже вполне в том возрасте, когда ей следует подумать о посвящении. В конце концов им удалось завербовать для этой цели одного из моих же собственных подчиненных, младшего евнуха. Рассвирепев не на шутку, я тут же отправил беднягу на невольничий рынок, где и продал его первому же попавшемуся покупателю, потеряв при этом огромные деньги.
Письма доставлялись обычно в корзинках с яблоками и отправлялись назад (да простит нас Аллах!) в томиках стихов святого Руми. В комнате моей госпожи вдруг появился великолепный букет осенних крокусов, а я хорошо знал, что сорвать их мог только тот, кто любил часами скакать верхом по окрестным холмам. Естественно, мне так и не удалось выяснить, кто же был этот таинственный любитель верховых прогулок, но тот факт, что тычинки крокусов, явно оборванные чьей-то рукой, внезапно обнаружились на следующий день среди горок восхитительно ароматного риса, которым Ферхад решил ознаменовать конец поста, наводили на определенные размышления. Впрочем, у меня и так уже почти не оставалось сомнений.
Со временем я дошел до такого состояния, что начинал видеть любовные послания там, где их, вполне возможно, не было вовсе. В один прекрасный день я обнаружил в комнате своей госпожи вазу с сухим боярышником. Разозлившись, я вышвырнул букет вон, и каково же было мое раскаяние, когда позже выяснилось, что она собрала его собственными руками, надеясь, что в тепле ей удастся заставить его расцвести. Она уверяла меня, что ей просто хотелось украсить комнату, и у меня не было ни малейших причин ей не верить. Стало быть, Ферхад был тут ни при чем. Но с каждым днем подозрения мои становились все сильнее. Я не мог не замечать, что от одного перехваченного послания до другого чувства их постепенно крепли, поскольку от бутонов они уже перешли к распустившимся цветам. Этому способствовало еще и то, что солнце, день ото дня все больше набиравшее силу, грело уже достаточно, чтобы можно было подолгу гулять в саду. Так что, несмотря на все принятые мною меры предосторожности, им по-прежнему удавалось общаться между собой.
Однажды, доведенный до полного отчаяния, я решил даже поделиться своими тревогами с губернатором, причем сделал это куда менее осторожно, чем в прошлый раз, когда речь шла о его дочери.
– Наш Ферхад?! – изумился он, явно не веря собственным ушам. – Что это тебе в голову взбрело? Полная чушь и бред, мой друг! Готов поспорить на что угодно, что меньше всего на свете он думает о женщинах. Лошади да тренировки – вот и все, что волнует его. Да и потом – не такой он человек, знаешь ли. Послушай, что я тебе расскажу. На днях я решил угостить его бокалом прекрасного красного вина, которое мне привезли с Кипра и которое обошлось мне в кругленькую сумму. Он не выказал никакого неудовольствия, не стал угрожать, что, мол, сообщит об этом визирю – просто вежливо, но твердо отказался, недвусмысленно дав понять, что не намерен ни в чем отступать от законов и правил. Клянусь Аллахом, от такой его добродетели вино застряло у меня в горле! Конечно, не стану спорить, все это наверняка принесло великую пользу моей бессмертной душе, но ведь сам подумай, мой друг, – как же не выпить, тем более зимой? Единственное утешение, что вино с возрастом становится все лучше и лучше.
На том наш разговор и закончился. Пытаться усовестить кого-то из влюбленных, обоих разом или же по отдельности, казалось бессмысленной затеей. Вполне возможно, что серьезность положения была им известна куда лучше, чем мне. В конце концов, Ферхад был человеком чести. А Эсмилькан… Эсмилькан в эти дни часами, тихо, как мышка, сидела возле меня, крепко сжимая мою руку, словно молила спасти ее от самой себя. Оба занимали высокое положение – достаточно высокое для того, чтобы у них не переводились завистники. Да и неудивительно, если иметь в виду, что Ферхад занимал пост Хранителя Султанского Коня, а Эсмилькан была супругой Великого визиря и дочерью самого султана. Оба сознавали и ценили свое высокое положение куда больше, чем могут представить простые смертные, и, может быть, именно поэтому и страдали сильнее, чем кто-либо другой на их месте.
