Мэриан Палмер - Белый вепрь
— Найвет? — удивленно переспросил Ричард, моментально переключаясь на другую тему. — Да чем вас мог обидеть этот серый мышонок, Филипп?
Какая-то неуловимо фамильярная нотка прозвучала в его голосе — приятное напоминание о совместно проведенных годах. От Бэкингема это не ускользнуло, и в глазах его сверкнуло что-то неприятное. Не в силах стереть с лица ироничную улыбку (интересно, насколько точно Найвет передал Бэкингему их разговор), Филипп непринужденно откликнулся:
— Полагаю, Его Высочество Бэкингем лучше вам об этом расскажет, милорд.
Покраснев, Бэкингем напыжился и заговорил:
— Не знаю, что вы позволяете своим слугам, кузен, но когда они покушаются на достоинство людей, в чьих жилах течет королевская кровь, это не может оставить меня равнодушным.
Произнося эту речь, Бэкингем многозначительно поглаживал рукав своей туники: совершенно роскошное одеяние, явно свидетельствовавшее, что обладатель его принадлежит к роду Плантагенетов{145}.
Ричард никак не откликнулся, а Бэкингем неуклюже добавил:
— Оскорбили не только сэра Уильяма, но в каком-то смысле и меня лично.
Ричард посмотрел на Филиппа, потом перевел взгляд на кузена и сухо сказал:
— Знаете, Гарри, что-то слишком туманно вы выражаетесь, так что, боюсь, помочь вам ничем не могу. Могу лишь с уверенностью сказать, что сэру Филиппу нет нужды напоминать, как должно обращаться со знатными господами. Что же до меня лично, то разрешите уж мне самому определять, что позволительно, а что непозволительно моим слугам… — Он угрюмо посмотрел на Бэкингема, заставив того поднять глаза. — Однако же вы не ответили на мой вопрос. Это ваши люди порочили доброе имя герцогини Йоркской?
Явно загнанный в тупик, Бэкингем просто не знал, что сказать. В конце концов он попытался взять себя в руки и, опустившись на колени, заговорил:
— Прошу вашего снисхождения, кузен.
На лице заиграла обезоруживающая улыбка, в которой сочетались удивление и раскаяние, правда какое-то капризное. С неприязнью глядя на него, Филипп подумал, что какая-то бабская у Бэкингема манера вести себя: всякие штучки, ужимки, кокетство и вкрадчивые интонации. Ему стало как-то не по себе при виде происходящего. Ричарду словно передалось это чувство. Он инстинктивно отпрянул.
— Зачем вам это понадобилось, Гарри? Меня что, и без того мало грязью поливали? А теперь еще вы, прикрываясь моим именем, разносите эту бредовую ложь.
Бэкингем переменился в лице. Сжав тонкие губы, он упрямо сказал:
— Что бы я там ни делал, кузен, все — ради вашего блага.
Какое-то время Ричард стоял неподвижно, казалось, он готов разбить в кровь эти расплывшиеся в улыбке губы. Но кулак разжался, рука медленно опустилась.
— Ну что ж, спасибо, что напомнили.
За стеной послышался шум. Бэкингем поднялся на ноги, слегка отряхнул панталоны на коленях, в этот момент открылась дверь и в комнату вошел герцог Саффолк со своим сыном Линкольном. Чуть поодаль держался Хауард.
— Милорд, так вы спускаетесь? Боюсь, как бы там беспорядки не начались. Люди не уйдут, пока вы не покажетесь.
Хауард сиял как начищенный пятак, Линкольн опустился на колено и поцеловал руку Ричарда.
Филипп с тоскою наблюдал за этой сценой. Ничего не скажешь, все это хорошие люди, однако же Саффолку не терпится стать шурином короля, а Линкольну — его племянником; что же до Хауарда, он вполне мог претендовать на герцогство Норфолкское, поскольку девочка-наследница, которую Елизавета Вудвил выбрала в жены своему младшему сыну, умерла. Бэкингем, убедившись, что буря миновала, взял Ричарда под руку.
— Сколько можно попусту тратить время, кузен? Пора становиться королем.
В комнату влетел паж, в руках у него была длинная, до пола, мантия. Филипп машинально взял ее и набросил Ричарду на плечи. Слышались радостные восклицания и веселый смех, они почти заглушали настойчивый шепот Филиппа:
— Милорд, подумайте хорошенько еще раз. Ведь вы бросаете на весы всю свою честно прожитую жизнь и незапятнанное имя.
— Все решено, — отрывисто бросил Ричард и первым вышел из комнаты.
День коронации выдался на редкость ясным. Ранним летним утром королевская процессия двинулась из Тауэра по празднично украшенным улицам под приветственные крики толпы и звон колоколов. У Вестминстера будущего короля и его свиту встречали настоятель и монахи.
На следующее утро процессия, впереди которой шли глашатаи и трубачи, проследовала по алому, украшенному лентами ковру в церковь. Граф Нортумберленд нес большой меч с затупленным, как символ милосердия, лезвием; в руках у графа Кента и виконта Ловела также были мечи, символизировавшие духовную и светскую власть; за ними следовали лорд Стэнли, Саффолк, Линкольн и сын Хауарда, новоиспеченный граф Саррей, а позади всех — Джон Хауард, герцог Норфолк, с короной в руках. С обеих сторон короля поддерживали за руки епископы Дарэмский и Батский, а за ними, окруженный собственной свитой, шел герцог Бэкингем.
В церкви процессию ждали лорды и члены палаты общин{146}. В центре был воздвигнут помост. Сопровождая Ричарда, архиепископ Кентерберийский останавливался у каждого из четырех углов и обращал его лицом к народу. Приветственные возгласы собравшихся отдавались эхом по всей церкви. Началась торжественная церемония: клятва короля, коленопреклонение перед алтарем под звуки литании{147}…
Королева, шелестя шелками, опустилась на колени рядом с мужем. Архиепископ прикоснулся пальцами, помазанными елеем, к груди, плечам и ладоням короля, затем окропил голову Ричарда священной смесью оливкового масла с бальзамом. После этого внесли короны для короля и королевы, предложили Ричарду взять меч, жезл и скипетр. Лорды во главе с Бэкингемом проводили короля на трон. К нему один за другим подходили епископы, которых Ричард, следуя установленному обычаю, должен был целовать. К сводам церкви поднимались серебристые голоса мальчиков, исполнявших «Тебе, Господи». Густой фимиам смешивался с запахами бальзама и дягиля.
Стиллингтон вздрогнул: губы короля, прижавшиеся к его щеке, были холодны как лед.
По окончании торжественного обряда коронации в Вестминстерском дворце состоялся праздничный пир. Герцог Норфолк прискакал на мощном жеребце в расшитой золотом попоне. Он наблюдал и за незваными гостями, рассеившимися по огромному залу, и за королем с королевой, которые занимали свои места на специально сделанном возвышении. Пробираясь к тем, кого назначили прислуживать королю, Филипп заметил Гилберта Секотта, старшего приемного сына своей сестры. Поначалу он изумился, но тут же сообразил, что Гилберт приехал в свите лорда Одли, к тому же Оксфордшир находился недалеко от Лондона. Сам же Одли, как Фрэнсис и Роберт Перси, прислуживал королю с королевой. Филипп, опустившись на колено с полным кубком в руках, перехватил взгляд кузена и понял, что Фрэнсис до сих пор сердится на него. Прошло несколько дней с тех пор, как они в последний раз виделись наедине; Фрэнсис, который после казни лорда Гастингса стал камергером, был целиком поглощен своими новыми обязанностями. Узнав от Ричарда, что Филипп отверг оба его предложения — стать во главе королевской канцелярии и войти в состав рыцарского совета, — он без обиняков заявил кузену, что обо всем этом думает. Филипп терпеливо выслушал, но с Фрэнсисом не согласился. Фрэнсис расценил это как тупое упрямство и очень рассердился. Судя по всему, Филипп до сих пор остался непримиримым.
