Марина Струк - Обрученные судьбой
— Что тут делает Марфута? — спросила Ксения, и Северский прищурил глаза.
— Нынче ночью ляхи сбежали из усадьбы, Ксения Никитична. Гришка-десятник Марфу поймал на берегу, пособницу ляшскую.
Ксения резко выпрямилась, едва не ударившись кикой о спинку своего стула, с силой сжала сидение пальцами.
— Это неправда! — сорвалось с ее губ. Она не могла придумать, что сказать ныне, чтобы вывести из-под удара свою верную постельницу. Опьяненный маковым настоем разум не мог помочь ей ныне, и она пожалела, что этим утром согласилась избавиться от боли такой ценой. Северский же потянулся к ней и легко ухватил ее за локоть, сжал своими длинными пальцами ее руку, заставляя поморщиться от боли.
— Скажешь хоть слово, Ксеня, и ее смерть будет далеко не милосердной, — прошептал он ей в ухо, прикрытое белой кисеей сороки. — Я ведь спрашивал тебя, одна ли ты на берегу. Твой грех, Ксеня, то! Не губи ее боле!
А Гришка-десятник заговорил по знаку своего боярина почти одновременно с ним:
— Все истинно так, боярыня! На берегу мои люди схватили ее. Пряталась она в кустах, думала укрыть свой грех перед боярином. Бросили, видать, ее ляхи, не взяли с собой. Оставили на погибель. Я свидетель ее вины, я обвиняю ее в измене господину нашему!
Нет, хотелось крикнуть Ксении в голос, не ляхи бросили ее на погибель, а она, Ксеня, сделала это. На ее совести будет смерть Марфуты, ее подруженьки верной. Только на ее! От осознания жестокой яви, что творилась на ее глазах, с Ксении вмиг слетели остатки дурмана.
Она оглянулась на подошедшего Владомира, но не смогла поймать его взгляд. Тот встал, сгорбившись, тяжело опираясь на спинку стула боярина, будто ноги совсем не держали его ныне. И словно не крепкий мужчина стоял перед глазами Ксении, а старик, побитый тяжелыми годинами. Не будет от него возражений в этот миг против обвинений десятника, ибо истину тот глаголит, ни слова лжи не сорвалось с губ того.
— Хоть Бряча и не поведал, для кого ключи сотворил от хладной и колодезной решетки, но все мы ведаем, кто мог дать ему ключи для поделки, — продолжал десятник. — Марфа, жена сотника Владомира, украла с пояса того кольцо с ключами да в кузню и отнесла. А потом замки все отворила прошлой ночью. Измена, боярин! Кары суровой изменнице! Видать, спелась с ляхами за время полона? Легла под кого, змея подколодная? Ефима Куню нынче положили у ворот задних, моей десятки человека! Да ты и пальца его не стоишь, паскуда! Подстилка ляшская! — горячился десятник. Ксения заметила, как бешено бьется жилка на виске Владомира, как сжал тот спинку резную стула боярина, но прежде сам Северский прервал десятника, обрывая обличительные речи и оскорбления того.
— Довольно, Гришка! — поднял он руку, приказывая тому умолкнуть. Матвей хорошо знал его норов и опасался, что тот произнесет в запале страшные слова, кидающие тень на жену боярина, а того ему очень не хотелось. Уж поскорей бы покончить с этим судом, что так нежданно свалился на его голову! — Довольно! Мы уже все узнали!
— Узнали? Нет, не все, боярин! Не может роба одна такое сотворить! Не довольно разума для того! Подельник был, зуб готов отдать за то! — вдруг взбеленился Гришка-десятник, так и брызжа слюной. Северский подал знак, чтобы того увели в толпу прежде, чем тот наговорит лишнего, зароняя ненужные боярину сомнения, как вдруг сама Марфа вскинула голову, обвела глазами собравшихся и громко проговорила:
— Нет у меня подельника! Нет. Сама я решилась на то. В полоне с ляхом сошлась, думала, уйти с ним в Ляхию, а он, ирод, бросил меня тут!
Громко ахнула толпа, Ксения замерла на месте. О Небо, что ты делаешь, Марфа? Что делаешь? Она обернулась на Владомира, чтобы прошептать тому, что лжет его жена, ее выгораживает, Ксению, и поразилась тому, что увидела. Владомир смотрел на Марфу, не отрывая взгляда, глаза были устремлены в ее глаза, будто только ее видел он сейчас. С лица сошла обреченность и растерянность, черты лица смягчились, только уголки губ опустились вниз, выдавая горечь, что плескалась ныне в душе сотника.
Ксения оглянулась назад на Марфу, чтобы подтвердить свою догадку. Верно, та тоже глядит неотрывно на мужа, и Ксения поразилась тому свету, той нежности, что казалось, так и сочится из карих глаз ее постельницы. Вмиг стало горько во рту, а к глазам Ксении подступили слезы. Не нужны были Владомиру заверения Ксении в верности Марфы, он и сам знал это. Но отчего же только теряя, понимаешь, что сердца все же бьются в такт, что души сплетены в единое целое, что боль одна на двоих, как и счастье тоже пополам? Отчего так поздно приходит осознание и прощение всех грехов друг другу? Отчего так на свете?
Сдавило в груди так больно, что Ксения задышала часто и прерывисто. Что ей делать? Как поступить? Зачем Марфа выкрикнула слова о неверности своей? Не будь их, Ксения смогла бы придумать хоть что-нибудь, чтобы спасти свою верную Марфуту. Хотя, что тут придумаешь?
Пока в голове Ксении судорожно метались мысли, но так и не приходило то самое верное решение, Владомир вдруг вышел из-за спинки стула боярского, встал подле жены почти плечом к плечу.
— Моя вина тоже есть в побеге ляшском. Суди и меня, Матвей Юрьевич, — проговорил он, и Северский дернулся при его словах, будто от удара, но вскоре оправился, сумел найти слова, чтобы успокоить расшумевшихся холопов, раскричавшихся чадинцев.
— В чем вина твоя, сотник? Что бабе доверился, как самому себе? Да, твоя вина. Но мне ли судить тебя за то? Нет, не мне. За грехи наши душевные судит нас Отец наш Небесный, верно, отец Амвросий? Всем известно, что баба — сосуд греха, баба сбивает мужа с пути истинного, так что не я тебе судья в том. Ибо сам грешен, Владомир, в том же, — он взглянул при этом искоса на Ксению, но та не слышала его слов, смотрела прямо перед собой, белая от напряжения, что сковало ее душу ныне. — А в побеге ты подельником быть не мог, не путай народ и суд боярский словами своими, не бери греха лжи на душу. Сам же со мной почти всю ночь в горнице сидел да мед пил. Так что за грех твой тебе отец Амвросий искупление назначит. А за ключей потерю будешь ты бит кнутом. Пять ударов. Я так сказал. А вот баба твоя, Владомир…
— Отдай ее нам! — вдруг крикнул из толпы Гришка-десятник. — По твоему же слову — жизнь изменника за жизнь павшего при измене! Отдай нам ее!
Снова зашумели чадинцы десятки Гришки, требуя выдать им изменницу на расправу, и только грозный взгляд Владомира, брошенный в толпу, заставил их умолкнуть, вспомнив, что сотник голова их чади, а не Гришка. Сам же Владомир еще ближе ступил к жене, опустившей взгляд в землю, поникшей плечами.
— Милости! — Ксения воспользовалась тем, что Северский отвлекся на расшумевшуюся толпу, и вывернулась из-под удерживающей на месте его руки, бухнулась на колени в пыль у его ног, не обращая внимания на боль от удара, тут же возникшую в ногах. — Милости, мой господин! Господь велел нам быть милосердными, яви нам милость свою!
