Ольга Клюкина - Сапфо, или Песни Розового берега
За окном громко стрекотали цикады, и этот звук то и дело врывался в тихий разговор двух женщин.
Да, все же эти летние певцы не зря считались существами, которые находятся под покровительством Аполлона и муз.
Лично Сапфо была убеждена, что цикады не просто стрекочут, но тоже постоянно сочиняют и произносят стихи, правда, на своем, непонятном для людей языке.
Причем эти цикады — настоящие, истинные поэты, их совершенно не заботят ни количество слушателей, ни слава, ни почести.
Они поют просто потому, что не могут не петь.
Но, может быть, это вовсе не песня, а вопль отчаяния по уходящему времени?
Существует легенда, что однажды Эос — богиня розовой зари, которую зовут еще «розоперстой», влюбилась в красивого мужчину по имени Тифон. Она его похитила, сделала своим супругом и даже выпросила для своего любимого у Зевса бессмертие. Но забыла о малом — попросить для Тифона вечной юности. Эос и глазом моргнуть не успела, как Тифон сделался дряхлым, сморщившимся стариком, обреченным к тому же на вечную безотрадную старость. Поэтому Эос не могла придумать ничего лучшего, чем превратить Тифона в цикаду и выпустить его на одну из лужаек, где он в молодости предавался с богиней веселой, любовной возне.
Сапфо задумалась: сколько же тысяч поколений беспечно стрекочущих цикад, должно быть, сменилось с тех пор?
Странно представить, что среди них есть одно вечное, бессмертное существо, которое властно задает всем вновь нарождающимся песням одну и ту же надрывную тему: о медовых радостях любви и краткосрочности человеческой жизни, о неумолимости времени, с которым порой бессильны справиться даже всемогущие боги…
Кстати, однажды Сандра сказала странную фразу — она и теперь никак не выходила у Сапфо из головы, — подруга вдруг принялась уверять, что имя поэтессы с Лесбоса останется в памяти людей и через сто, и через тысячу, и даже через многие тысячи лет…
Конечно, она нарочно так говорила, чтобы лишний раз польстить и доказать свою огромную любовь к Сапфо — любовь, которую порой не так-то легко было выносить и не каждый бы, признаться, добровольно взялся нести на своем сердце такой груз.
Что же касается посмертной славы, то Сапфо больше разделяла горькое, простодушное признание поэта Архилоха, правдиво сказавшего в одной своей песне, что «благодарность мы, живые, питаем лишь к живым»[6]…
Но Сандра тогда делилась своей очередной фантазией так убежденно, так неистово!
Как будто бы придет время, когда имена всех подруг и даже многих ныне цветущих греческих городов и великих мужей полностью сотрутся из человеческой памяти, а имя Сапфо и многие строчки ее стихов сохранятся, их переведут на самые разные языки, и они даже будут по-прежнему волновать сердца влюбленных.
Впрочем, Сапфо сразу же запретила Сандре снова когда-нибудь говорить на эту тему, потому что в тот раз, блестя глазами, подруга и так уж зашла слишком далеко.
Сандра вдруг сказала, что наступит время, когда даже имена великих греческих богов люди будут помнить нетвердо, и чуть ли не станут путаться в их именах и деяниях, но зато, услышав имя «Сапфо», всякий скажет, что речь идет о поэтессе и причем конкретно — о великой поэтессе с острова Лесбос.
Нет, это как-то слишком неправдоподобно — вот до какого исступления могут довести человека вечные душевные «обрывы», в какие зашвырнуть темные бездны!
Еще Сандра тогда сказала:
«Как бы я хотела навеки остаться рядом с тобой, моя Псаффа, в этих легендах, но я знаю точно, что этого не произойдет. Имя мое тоже навсегда исчезнет, а тебя будут окружать какие-то совсем другие созвучия, имена, клички, которые иногда доносятся до меня невнятно, словно гул далекой грозы, еще не обрушившейся на землю. Знаю, это глупо, но я все равно ничего не могу с собой поделать — я жестоко ревную тебя даже к этим чужим именам, к никогда не увиденным лицам, даже просто к пустым звукам…»
Это была чистая правда — Сандра ревновала и сердилась, даже если кто-нибудь из женщин тоже в шутку называл ее подругу «Псаффой», усматривая в этом скрытое посягательство на свою единственную и главную драгоценность.
И, приговаривая, что особенно сильно она все же ревнует Сапфо к некоторым чересчур хорошо знакомым женщинам, а также и к мужчинам, и ко всем, всем без исключения, Сандра под конец своего признания внезапно горько и безутешно заплакала.
Нет, все же опасно себя доводить до такого состояния! Наверное, каждый такой «обрыв» способен унести у человека несколько лет и без того чересчур быстротечной жизни.
Сапфо протянула подруге киаф с медом, и та приняла его, но зачем-то высоко подняла сосуд над головой.
Было непонятно, зачем она это делает, и Сапфо догадалась лишь тогда, когда ей на обнаженные плечи, вроде как бы случайно, пролилась струйка меда.
— О, извини, — пробормотала Сандра. — Сейчас я это исправлю…
И, быстро поставив сосуд на пол, Сандра провела своим горячим, упругим языком по плечу, а потом и по груди Сапфо, стараясь добраться до соска, спрятанного под тканью хитона.
— Нет, не сейчас, — слегка отстранилась от подруги Сапфо.
— А помнишь, как хорошо ты написала: «Опять меня мучит Эрот, расслабляющий члены, — сладко-горькое и непреоборимое чудовище»[7], — жарко проговорила Сандра, продолжая по-звериному облизывать Сапфо плечо и стараясь незаметно положить подругу на ложе. — Только ты одна в этом мире способна меня понять. О, ты знаешь, каким непреоборимым может быть чувство, настоящее чудовище…
Сапфо почувствовала, как по ее телу пробежал знакомый, сладкий озноб — да, Сандра как никто умела доставить поистине неземное наслаждение и знала тысячи самых неожиданных способов, как совершенно незаметно в любой момент разжечь страстное желание.
Но только не сегодня. Нет, только не этой ночью.
Сандра снова властно положила свою руку, а потом и лицо на грудь Сапфо, но тут же отдернулась, как будто в нее плеснули кипятком.
— Что? Что такое? Что у тебя с сердцем, Псаффа?
— Ничего.
— Нет, я же чувствую — с ним происходит что-то необычное! Такого никогда раньше не было! Оно так стучит, как будто вот-вот вылетит из груди. Твое сердце сегодня — как настоящий ястреб, который к тому же собрался меня заклевать…
Сапфо неожиданно вспомнила слова Филистины: сейчас, когда в широких от удивления глазах Сандры отражалась луна, было похоже, что у нее в зрачках действительно загорелись два неистовых, желтых факела, и от их пронзительного свечения сразу же становилось как-то особенно не по себе.
— Боги, опять начинаются твои фантазии…
