Мануэль Гонзалес - Любовь и чума
Комнин злобно расхохотался.
— Не тревожься, раб! — воскликнул он. — Если мне поможет Бог, то я через несколько часов уже не буду больше нуждаться ни в тебе, ни в твоих собратьях по ремеслу.
— Может быть, — отозвался насмешливо Азан.
— Что ты хочешь сказать этим?
— Да, например, то, что лотосы Бланкервальского сада так же нескромны, как и мрачные воды наших венецианских каналов.
— Я опять-таки не понимаю тебя.
— Вчера вечером вы прогуливались с великим логофетом в саду.
— А тебе известно даже это?
— Вы говорили своему спутнику: завтра, в этот самый час венецианские купцы, посланники и матросы будут все в нашей власти.
— Берегись! — проговорил Комнин, грозя далмату своим массивным кулаком. — Есть не только яды, которые сильны настолько, что разрывают содержащие их сосуды, но и тайны до того ужасные, что убивают владеющего ими!
— Примите к сведению, — продолжал Иоаннис совершенно спокойно, — что венецианцы предупреждены обо всем. Они ускользнут все от первого до последнего, один за другим, из ваших сетей.
— От первого до последнего? — повторил Мануил с каким-то демоническим смехом. — Значит, ты лгал мне раньше? Ну, тебе не придется же выйти отсюда живому!
— Это не помешает моему предсказанию сбыться… Я уже имел честь доложить вашему величеству, что я не венецианец, а далмат.
— Клянусь тебе, что никто не ускользнет от меня! — воскликнул император громким голосом. — Я готов дать сейчас же приказ об аресте венецианцев, которые пируют теперь в моем дворце… Готов задушить их собственными руками.
Комнин приложил к губам хрустальный свисток, на резкий звук которого прибежал невольник.
— Привести сюда Сиани и Молипиери, венецианских посланников, и запереть все выходы дворца! — приказал император.
Невольник поспешил удалиться.
Иоаннис посмотрел ему вслед с загадочной улыбкой, затем он пошел отворить узкое окно, откуда, несмотря на ночной мрак, можно было видеть все галатское предместье, контуры которого резко отделялись от голубого неба.
— Цезарь, — сказал он, указывая в окно, — видите ли вы это темное здание, возвышающееся по ту сторону залива?
— Да, это дворец венецианских посланников, — ответил Мануил нетерпеливо. — Что дальше, говори?
— На террасе этого дворца сейчас вспыхнут красноватые огоньки.
— А что Же означают эти огоньки?
— Что все готово к отъезду.
— Ну, пока еще ничего не вспыхнуло, я могу быть уверенным, что венецианцы попались! — воскликнул Мануил.
— Но они пока не в ваших руках, — отозвался далмат.
— Если ты сомневаешься, то можешь удостовериться собственными глазами, — сказал император, схватив его за одежду.
— Поздно, ваше величество, — заметил далмат, цепляясь за оконную решетку. — Соблаговолите взглянуть — огни зажигаются.
Оба, волнуемые совершенно противоположными чувствами, смотрели на то, как терраса освещалась мало-помалу пылающими факелами.
Мануил Комнин зарычал, словно попавшийся в плен лев, и потрясал своими сильными руками железную решетку.
Далмат же между тем любовался с дикой радостью освещенными верхушками деревьев, казавшимися издали охваченными со всех сторон пламенем.
В это время вернулся невольник и доложил дрожащим голосом Комнину, что Сиани и Молипиери скрылись из дворца в неизвестном направлении.
Император произнес страшное проклятие, вытолкал ногой простершегося перед ним невольника и запер дверь.
Скрестив руки на своей широкой груди, он приблизился медленными шагами к Иоаннису и посмотрел на него долгим, испытующим взглядом, как бы желая проникнуть в глубины его души.
Далмат выдержал это испытание с невозмутимым хладнокровием.
— Тебе, разумеется, известно, куда они скрылись? — спросил коротко император.
— Да, — ответил Азан. — Они ждут меня в настоящую минуту с величайшим нетерпением.
— Так что в случае, если я задержу тебя…
— То они отправятся без меня.
— Ну а если я прикажу содрать с тебя живого кожу — неужели ты не выскажешь мне и тогда своей тайны? — вспылил император.
— Признаюсь, — произнес спокойно далмат, — что эта процедура пользовалась бы несомненным успехом при других обстоятельствах. Но со мной она будет совершенно излишней, так как венецианцы отплывут через двадцать минут, а я сомневаюсь, чтобы вам удалось в такой короткий срок развязать мне язык.
— Шутки в сторону! Можешь ли ты и хочешь ли выдать их мне?
— Могу и хочу: именно это и привело меня к вам.
— Сколько же ты требуешь за эту измену?
— Ничего. Я буду совершенно доволен, если мне представится возможность отомстить Сиани, не задевая интересов вашего величества.
— Объяснись.
— Вы недавно задали мне вопрос: что может быть общего между таким негодяем, как я, и благородным Сиани? — произнес Азан решительным тоном. — Так знайте же, что этот патриций любит ту же женщину, которую люблю я… Да, патриций Сиани, имя которого красуется в золотой книге, вздумал соперничать с бедным незаконнорожденным далматом, который был поднят прохожими На каком-то перекрестке и который провел свои детские годы в нужде и лишениях, питаясь только милостыней. Чтобы завладеть этой женщиной, на которой ему нельзя жениться, потому что она плебейка, патриций Сиани поступил в посольство в надежде одержать такую блистательную победу над греками и выполнить свою миссию с такою честью, что сенат, увидя его, покрытого славой, разрешит ему брак, запрещенный законом. Опасаясь, что мечта Валериано может осуществиться, я решился поставить преграду его честолюбию и не допустить, чтобы он завоевал себе славу, которой так домогается. Я стал его рабом, и с тех пор он находится в моей власти. Я работал без устали над его гибелью, не покидая его ни на одно мгновение, и узнал даже все его тайные мысли. Я ежечасно устилал его путь сетями, в которых он путался уже не раз. Все то, что создавалось им, я разрушал с терпением непримиримой ненависти. До сих пор старания мои были успешны, но мне мало этого: я хочу окончательной его гибели. И так как он принадлежит мне, то я и продаю его вам, ваше величество!
— Говори же, на каком условии?
— Вблизи Константинополя находится превосходная больница для пораженных чумой.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Мануил, смотря пристально на зловещее лицо Азана.
— То, что надо не далее как сегодня же завлечь туда солдат и моряков венецианской флотилии.
— Вероятно, для того, чтобы ни один из них не вернулся в Венецию, не так ли?
Далмат не ответил, но смело взглянул в лицо Мануила, между тем как губы его искривились злой улыбкой. Комнин усмехнулся: он понял смысл улыбки.
