Елена Арсеньева - Дружка государев (Андрей Курбский)
Бомелий, не дожидаясь позволения, вскинул голову, выпрямился и сверкнул озорными зелеными глазами, вмиг сделавшись похожим на большого черного кота.
– Осмелюсь возразить вашему царскому величеству, – сказал он по-русски, забавно, но вполне уверенно выговаривая слова. – Сейчас на дворе ест месяц эприл, и пчелы еще почивают в своих ульянах. Икскюз ми – в ульях! Что же касается мой гардероб, то мне не было доставлено времени на изменение его – ваши стражники вывели меня из-за стола. Вашему царскому величеству должно быть известно, что каждый маэстро... мейстер... о, прошу простить... каждый мастер для своей работы облачается в нужный одежда. Кузнец надевает свой кожаный передник, епископ – стихарь, солдат – латы и шлем. Если мне будет приказано... – Он изящно повел своей чрезвычайно белой, холеной рукой, на которой мрачно блеснул золотой перстень с печаткою, в сторону, и все увидели небольшой сундук, внесенный в приемную комнату вслед за Бомелием. – С дозволения вашего царского величества...
Иван Васильевич кивнул, и перед Бомелием тотчас распахнули дверь малого бокового покойца. Благодарно сверкнув своими ослепительными глазами, иноземец проследовал туда вслед за слугами, тащившими сундук.
Какое-то время в приемной царило молчание. И царь, и дьяк Иван Висковатый были равно ошарашены и видом, и дерзостью незнакомца.
– Где же это он научился по-русски зело борзо тараторить? – наконец разомкнул уста государь, однако в голосе его на сей раз не было ни тени издевки.
Висковатый понял, что иноземное обращение «ваше царское величество» пришлось Ивану Васильевичу чрезвычайно по сердцу.
Висковатый не успел ничего ответить – дверь распахнулась, и на пороге появился совершенно иной человек, чем тот, который был здесь минуту назад. Бомелий был облачен в черные одеяния, ниспадающие на пол тяжелыми складками, а по ним змеились, пересверкивали узоры созвездий, нанесенные на ткань с необычайным искусством. На голове Бомелия был остроконечный серебряный колпак, и даже усы его казались теперь менее дерзкими.
– Ты кто ж таков? – изумился царь. – Звездочтец?
– По-вашему – звездочтец и звездогадатель, а по-латыни – астроном и астролог, – величаво склонил голову Бомелий, и в руке его оказалась зрительная трубка. – Вот в сию трубу я наблюдаю звезды, слагаю гадательные таблицы и могу предсказать жизненный путь каждого человека.
– Это потом, – отмахнулся царь. – Сейчас у меня другая забота. Скажи мне... Правду ли говорят, будто ты великий лекарь? Царицу вылечить можешь?
– Чтобы ответить, я должен взглянуть на государыню, – сказал Бомелий осторожно, однако слов его оказалось достаточно, чтобы лицо царя налилось кровью.
– Взглянуть? – воскликнул он с провизгом. – А зачем? Ты же звездочтец! Вот и посмотри на звезды в свои гляделки, вот и прочти по ним, что там с царицею неладно и как ее лечить.
– Я готов составить гороскоп ее царского величества, – покладисто кивнул Бомелий. – Однако звезды слишком высоки и далеки от нас. Что же касается сугубо земных тайн, к которым относится наука врачевания...
– Будь по-твоему! – Иван Васильевич порывисто вскочил на ноги. – Пошли, доктор Елисей.
Как всегда, ветер взвихрялся по кремлевским переходам, когда по ним стремительно шел царь, но теперь вихрь этот имел серебристый шлейф – следом, шаг в шаг, не отставая, спешил Бомелий.
У двери царицыных покоев дремала сенная девушка, которая при виде государя чуть не скатилась с лавки.
– Спит? – сумрачно спросил Иван Васильевич, и коленопреклоненная девка кивнула, звучно стукнувшись головой об пол.
Царь приотворил дверь:
– Ну, гляди.
Бомелий, чуть нахмурясь, пытался рассмотреть в глубине опочивальни бледное пятно царицына лица.
– Нагляделся? – ревниво обернулся к нему Иван Васильевич, и Бомелий задумчиво кивнул.
– Что скажешь?
– Слишком мало видел я, ваше царское величество, чтобы решить нечто определенное, – задумчиво проговорил Бомелий. – Однако все же увидел достаточно, чтобы сказать: мои силы и знания тут бессильны.
И он потупил глаза, в которых сквозило сочувствие слишком откровенное, чтобы не оскорбить властелина.
– Ладно, – прохрипел царь, тяжело опуская голову на руку. – Иди с Богом.
– Если я понадоблюсь вашему царскому величеству, – чуть слышно проговорил Бомелий, – вам стоит лишь послать за мной. Я обучен не только лекарскому искусству – знаю многие языки, в том числе и некоторые басурманские, могу послужить толмачом...
Иван Васильевич уже не слушал, все сильнее и сильнее вжимая лицо в прикрывавшую его ладонь.
* * *Когда хоронили царицу, возле Девичьего Вознесенского монастыря яблоку негде было упасть. Не только двор, но и вся Москва провожала ее к месту последнего упокоения. Все плакали, и всех неутешнее нищие, называвшие Анастасию доброй матерью. Им раздавали милостыню на поминовение усопшей, но никто не брал, ибо горька была им отрада в этот день печали.
Государь шел за гробом и, казалось, сам был близок к смерти. Его не вели, а тащили под руки. Он стенал и рвался в ту же могилу, и один только митрополит осмелился напомнить царю о христианском смирении. Порою он с надеждой начинал озираться, словно среди сонма печальных лиц надеялся найти кого-то, кто помог бы ему избыть горе. Не узнавая, смотрел на брата, на князя Старицкого, на какого-то зеленоглазого иноземца в черных одеждах, которых пробился близко-близко к гробу царицы и с ужасом вглядывался в ее лицо, на которое смерть наложила тени...
Перед тем, как закрыли крышку гроба, Иван Васильевич вдруг вырвался из рук сопровождающих и бросился вперед с криком:
– Куда ты от меня? Как обойму тебя отныне?
Его унесли почти беспамятного, а государыню под звуки рыданий и песнопений опустили в могилу.
А спустя несколько недель, когда царь несколько отошел от горя, явился к нему лекарь Бомелий и сообщил, что, по его мнению, царица была отравлена. Видел он на ее мертвом лице зеленоватые следы, которые оставляет некий особенно злой и хитрый яд. Его раньше применяла французская королева Екатерина Медичи, прослывшая знатной отравительницей. Яд тот неразличим на вкус, а действует медленно, неуклонно, однако на лице умершего остаются потом особые следы...
Начали искать, расспрашивать. И выяснили, что за месяц до смерти государыни явилась к ней с незначительной челобитной некая женщина из дома Алексея Адашева, а в благодарность преподнесла серьги дивной иноземной работы. И Анастасия, пораженная их красотой, носила серьги, не снимая. Но после смерти ее они пропали бесследно, никто не знал куда. Может, выбросили, может, украли...
