Дина Данович - Страсти по Анне
Я невольно сравнивала двух мальчиков, ровесников, и в итоге приходила к выводу о том, что верно царь наш Петр находил, что «нерадивую младость надобно сечь». Конечно, мой Николка не был святым, ему были свойственны проказы и шалости. Он мог одурачить кого угодно, придумать даже злую шутку, но не был капризным и избалованным. Егорушка же вел себя, будто вкусил все пороки вселенной: он нагло рассуждал о женщинах и любви, играл в карты и много проигрывал. Едва ли не каждый день покупал себе новые вещи. Любил украшения не меньше, чем, наверное, восточные владыки.
Он быстро освоился на новом месте. Брал без разрешения книги в кабинете Александра Михайловича, курил в гостиной. Сначала я относилась к нему как к. избалованному младенцу. Только из вежливости интересовалась его настроением, разговаривала с ним о погоде. Он мне показывал, какие перчатки купил недавно, говорил, сколько потратил вчера в карты, рассказывал анекдоты, которые мне не казались забавными.
Оказалось, что его разговорчивость была только поводом для того, чтобы начать волочиться за мной самым бесстыдным и безобразным образом. Субботним вечером он был готов пойти в наступление. Приехал к ужину, не опоздав. Пел что-то вполголоса. Преподнес мне коробку моих любимых конфет.
Когда Александр Михайлович ушел в кабинет работать, Егорушка проводил меня в гостиную до моего любимого кресла, присел на диван напротив.
— У вашего супруга, моего кузена, отличная библиотека, — сказал он сладким голосом, готовый уже начать читать вирши после подобного вступления.
— Я знаю, но это не дает права ни мне, ни вам разбрасывать книги, где заблагорассудится. Если вам самим лень поставить книгу на полку, то можете дать необходимые приказания прислуге.
Я отчитала его как маленького ребенка и чувствовала себя правой. Он был младше меня, дурно воспитан. Матушка его, поручая моей заботе, сказала, что Егорушку надо еще учить и учить. Я не смогла сдержаться, увидев на подоконнике в коридоре том Шекспира издания конца восемнадцатого века. Егорушка покраснел, но, как оказалось, не от стыда, а от того, что получил словесную оплеуху.
— И не скучно вам одной по вечерам? — спросил он, оправившись.
— Я не жалуюсь. Таня, милая, принеси мне рукоделие. Читаю иногда. Часто у нас по вечерам бывают гости.
— О! Я видел ваших гостей! Они без умолка говорят о политике, спорят, шумят. Но, как я понял, вас обожают и боготворят.
— Я им не приказывала меня боготворить.
— Верю. Это приходит само. Едва я ступил на порог вашего дома, как понял, что здесь незримо царит дух божественной красоты. Он окутывает прекрасную хозяйку, тянется за ней шлейфом! Я был сражен в самое сердце в тот самый миг, когда судьба дала нам возможность встретиться и познакомиться. Тем более мы родственники, в некотором смысле. О! С каким бы упоением я скрасил ваши вечера! Приказывайте мне, я весь в вашей власти!
Я смотрела в его темные глазки, в которых светился пошловатый огонек. Мне хотелось смеяться. И вместе с тем выкинуть его вон из гостиной, а лучше — за порог дома. Самовлюбленный мальчишка!
— Я мог бы вместо нашей горничной приносить вам рукоделие, протягивать перчатки, следовать за вами повсюду…
— Увольте! Я бы не вынесла постоянно видеть одно и то же лицо.
Но Егорушка не унимался.
— В средневековье, — сказала он, — был очень милый обычай. Рыцарь служил замужней даме, совершал подвиги в надежде получить ее платок или просто благосклонный взгляд. Высшим счастьем был поцелуй дамы сердца!
— Я слышала про эти обычаи. И знаю также то, что дамы средневековые мылись два раза в жизни — при рождении и перед свадьбой. Как вы думаете, приятно ли пахли их платки? Согласитесь, что романтика средневековья от нас далека! Ко всему прочему, вы не уходите завтра в крестовый поход сражаться с неверными. — Я взяла у Тани свое рукоделие. — Спасибо, Таня. Ты можешь идти! — Я принялась раскладывать нитки.
— Но сам обычай потрясающе красив. Что у вас будет на платке? — спросил он, присаживаясь к моим ногам.
Я убрала от его взглядов свою работу.
— Я суеверна, простите, не люблю показывать работу, пока не завязала последний узелок. Вы же сядьте на место.
— Место рыцаря — у ног его прекрасной возлюбленной.
— Думаете, хоть кто-то в этом доме оценит по достоинству средневековый романтизм?
Егорушка не видел в Александре Михайловиче помехи.
— Но вы же не расскажете своему строгому супругу о нашей маленькой тайне!
— Боже, — вздохнула я, — при чем тут Александр Михайлович? Выбирайте себе другую даму сердца, Егорушка! Я уже успела утомиться от вашей трескотни!
После такой беседы Егорушка больше не пытался ухаживать за мною, и слава богу. О его проделках я не рассказала мужу, чтобы он не сердился.
Встречалась я и с Вирсавией Андреевной, пока та не уехала в столицу. Несколько раз мы с ней даже ездили вместе в храм.
Я немного отчужденно смотрела на молящихся, и меня не оставляла мысль о том, что, по сути, все мы — язычники. И бога единого нет. Есть только оболочка, а каждый придумывает себе бога по душе. У ревностного постника и схизматика — грозный и карающий бог. У матери семейства — милостивый и добрый заступник. У безродной любовницы известного графа — прощающий грехи земные. Я еще не выбрала себе бога, потому, видно, и не могла упоенно молиться, плакать перед иконами. За меня молилась Таня.
Вирсавия Андреевна преображалась в храме, черный платок ей необычно был к лицу. Но и в молитве она оставалась молодой привлекательной женщиной, чуждой религии.
— Вирсавия Андреевна, — спросила я ее по пути домой, — верно, что вы в монастырь хотели пойти после смерти супруга?
— Да, Анна Николаевна, верно. Но потом поняла, что этот подвиг мне не по силам. И не стала обманывать ни себя, ни других…
— Сергей Иванович! Вот так неожиданность! Я рада вам, присаживайтесь, будем говорить.
Я была в гостиной, читала, Сергей Иванович был вовремя: я как раз не знала, чем еще заняться.
— Добрый день, Анна Николаевна, — с поклоном отозвался тот. — Только разрешите мне сказать несколько слов Александру Михайловичу.
— Супруга нет дома, вам придется подождать. Прошу вас скрасить мое одиночество. Вы, Сергей Иванович, не были у нас три недели!
— Вы правы! Но, простите меня, голубушка, Анна Николаевна, душой рад бы побеседовать с вами — но времени нет!
— Какой вы злой! — недовольно сказала я. — Мы отменяли три недели гостей, а вы и словом не желаете со мной обмолвиться! Между прочим, вам Александр Михайлович нужен, а он может с минуты на минуту подойти. Так что присаживайтесь.
