Александр Дюма - Сальватор
— Я же вам сказал, что прощаю вас, — продолжал г-н Жакаль.
— Если вы меня прощаете, — подхватил Жибасье, отказываясь от выразительной пантомимы, которой он с упоением предавался, — стало быть, вы знаете, как отыскать нашего подопечного. Вы позволите называть его нашим, не так ли?
— Что ж, неплохо, — заметил г-н Жакаль, довольный сообразительностью Жибасье, которую тот выказал, угадав, что, если начальник полиции не удручен, значит, у него есть основания сохранять спокойствие. — Неплохо! И я вам разрешаю, дорогой Жибасье, называть господина Сарранти нашим подопечным: он в той же мере принадлежит вам как человеку, отыскавшему, а затем потерявшему его след, как и мне, обнаружившему его после того, как упустили вы.
— Невероятно! — изумился Жибасье.
— Что тут невероятного?
— Вы снова напали на его след?
— Вот именно.
— Как же это возможно? С тех пор как я его упустил, прошло не больше часу!
— А я обнаружил его всего пять минут назад.
— Так он у вас в руках? — спросил Жибасье.
— Да нет! Вы же знаете, что с ним нужно обращаться с особенной осторожностью. Я его возьму или, вернее, вы его возьмете… Только уж на сей раз не упустите: его не так-то легко выследить незаметно.
Жибасье тоже очень надеялся снова напасть на след г-на Сарранти. Накануне в доме на Почтовой улице четверо заговорщиков и г-н Сарранти, условились встретиться в церкви Успения; однако г-н Сарранти мог заподозрить неладное и не явиться в церковь.
И потом, Жибасье не хотел показывать, что у него есть эта зацепка.
Он решил, что припишет «выход на след» (как говорят охотники) целиком своей изобретательности.
— Как же я его найду? — спросил он.
— Идите по следу.
— Я же его потерял!..
— Потерять след нельзя, если на охоту вышли такой доезжачий, как я, и такая ищейка, как вы.
— В таком случае нельзя терять ни минуты, — заметил Жибасье, полагая, что г-н Жакаль бахвалится, пытаясь толкнуть его на крайность; он встал, будто приготовившись немедленно бежать на поиски г-на Сарранти.
— От имени его величества, которому вы имели честь спасти венец, я благодарю вас за ваше благородное рвение, дорогой господин Жибасье, — объявил г-н Жакаль.
— Я ничтожнейший, но преданнейший слуга короля! — скромно ответствовал Жибасье и поклонился.
— Отлично! — похвалил его г-н Жакаль. — Можете быть уверены, что ваша преданность будет оценена. Королей нельзя обвинить в неблагодарности.
— Нет, конечно, неблагодарными бывают только народы! — философски отвечал Жибасье, устремив взгляд в небо. — Ах!..
— Браво!
— Так или иначе, дорогой господин Жакаль, оставим вопрос о неблагодарности королей и признательности народов в стороне. Позвольте вам сказать, что я весь к вашим услугам.
— Сначала доставьте мне удовольствие и съешьте крылышко вот этого цыпленка.
— А если мой подопечный ускользнет от нас, пока мы будем есть это крылышко?
— Да нет, никуда он не денется: он нас ждет.
— Где это?
— В церкви.
Жибасье смотрел на г-на Жакаля со все возрастающим удивлением. Каким образом начальник полиции оказался почти так же хорошо осведомлен, как сам Жибасье?
Впрочем, не это главное. Жибасье решил проверить, до каких пределов простиралась осведомленность г-на Жакаля.
— В церкви?! — вскричал он. — Мне бы следовало об этом догадаться.
— Почему? — поинтересовался г-н Жакаль.
— Человека, который мчится во весь опор, может извинить только одно: он торопится спасти свою душу.
— Чем дальше, тем интереснее, дорогой господин Жибасье! — хмыкнул начальник полиции. — Я вижу, вы не лишены наблюдательности, с чем я вас и поздравляю, потому что отныне вашей задачей будет наблюдение. Итак, повторяю, вашего подопечного вы найдете в церкви.
Жибасье хотел убедиться в том, что г-н Жакаль получил самые точные сведения.
— В какой именно? — спросил он в надежде захватить его врасплох.
— В церкви Успения, — просто ответил г-н Жакаль.
Жибасье не переставал изумляться.
— Вы знаете эту церковь? — продолжал настаивать г-н Жакаль, видя, что Жибасье не отвечает.
— Еще бы, черт побери! — отозвался Жибасье.
— Должно быть, только понаслышке, потому что на очень набожного человека вы не похожи.
— У меня есть своя вера, как у всех, — отвечал Жибасье, с безмятежным видом подняв глаза к потолку.
— Я не прочь укрепить с вашей помощью свою веру, — проговорил г-н Жакаль, наливая Жибасье кофе, — и если бы у нас было время, я с удовольствием попросил бы вас изложить ваши теологические принципы. У нас тут, на Иерусалимской улице, можно встретить величайших теологов, как вам, должно быть, известно. Вы привыкли жить в заточении и, верно, научились медитации. Вот почему я с истинным наслаждением когда-нибудь вас выслушаю. К сожалению, время идет, а сегодня у нас с вами еще много дел. Но вы дали слово, просто мы отложим это дело до другого раза.
Жибасье слушал, хлопая глазами и смакуя кофе.
— Итак, — продолжал г-н Жакаль, — вы найдете своего подопечного в церкви Успения.
— Во время заутрени, обедни или вечерни? — спросил Жибасье с непередаваемым выражением, то ли лукавым, то ли наивным.
— Во время обедни с певчими.
— Значит, в половине двенадцатого?
— Приходите к половине двенадцатого, если угодно; ваш подопечный прибудет не раньше двенадцати.
Именно в это время условились встретиться заговорщики.
— Сейчас уже одиннадцать! — вскричал Жибасье, бросив взгляд на часы.
— Да погодите, до чего вы нетерпеливы! Вам еще хватит времени на глорию.
И он подлил полстакана водки в чашку Жибасье.
— «Gloria in excelsis!»[2], — произнес Жибасье, поднимая чашку двумя руками на манер кадила, словно собирался воскурить ладан в честь начальника полиции.
Господин Жакаль наклонил голову с видом человека, убежденного в том, что заслуживает этой чести.
— А теперь, — продолжал Жибасье, — позвольте вам сказать нечто такое, что ничуть не умаляет вашей заслуги, перед которой я преклоняюсь и которую глубоко почитаю.
— Говорите!
— Я знал все это не хуже вас.
— Неужели?
— Да. И вот каким образом мне удалось это разузнать…
Жибасье сообщил г-ну Жакалю обо всем, что произошло на Почтовой улице: как он выдал себя за заговорщика, проник в таинственный дом, условился о встрече в полдень в церкви Успения.
Господин Жакаль слушал молча, а про себя восхищался проницательностью собеседника.
— Так вы полагаете, что на похоронах соберется много народу? — спросил он, когда Жибасье закончил свой рассказ.
