Барбара Картленд - Вслед за тобой
— Приехала? — быстро переспросил Роберт, тут же поняв, кто.
— Говорит, телеграмму посылала — горничная ее тоже говорит, да, верно, адрес перепутала. Горничная дура, сразу видно. Нам не подойдет.
— Не все ли равно, какая горничная, — нетерпеливо оборвал Роберт. — Где меня ждут?
— В гостиной. Я спросила, может, она чаю хочет или поесть, говорит, нет. Ах, масса Роберт, ну до чего красивая!
Последние слова Зелли повисли в воздухе — хозяин уже торопливо шагал по широкому коридору к гостиной. Подойдя к дверям, помедлил, словно не решаясь войти, затем, глубоко вздохнув, повернул ручку и отворил дверь.
Широкое окно просторной гостиной выходило на озеро. Солнце пробивалось сквозь ромбовидные стекла, озаряя дивным, словно призрачным сиянием юную девушку, и Роберту почудилось на миг, будто перед ним неземное существо.
Он молчал, выжидая. Девушка обернулась. Роберт медленно Подошел к гостье и остановился.
Она была невысокого роста, но необыкновенно стройна и грациозна, — огромные глаза в густых темных ресницах, нежный, изящный овал лица, тонкие прелестные черты.
Гостья сняла шляпу, и солнце зажгло золотисто-медные отсветы в темных волосах. Кожа, словно лепестки магнолий — только в Латинской Америке, у самых юных красавиц такая кожа. Гордая осанка, умение держаться тоже отличали ее от ровесниц-англичанок.
Она спокойно ждала, не выказывая ни смущения, ни растерянности под пристальным взглядом Роберта. Наконец, румяные губы приоткрылись в улыбке, и раздался нежный голос:
— Я — Микаэла.
— А я — твой отец, — проговорил Роберт с легкой запинкой.
Казалось, из них двоих только он испытывал смущение.
Микаэла протянула руку — маленькая, хрупкая кисть с длинными тонкими пальцами. Роберт поднес ее к губам.
— Добро пожаловать домой, — сказал он просто.
Микаэла снова улыбнулась, и Роберт подумал, что в жизни не видал такой обворожительной улыбки — она делала пленительное лицо еще более чарующим, от одного взгляда на юную красавицу перехватывало дыхание.
— Я не думал, что ты приедешь сегодня, иначе ждал бы у порога.
— Я прилетела из Нью-Йорка. Знаю, мне следовало бы добираться морем, но я плохо переношу качку. Лучше самолетом. Полет прошел так однообразно — ни легкого волнения, ни ощущения опасности.
— Давай сядем. — Роберт указал на выложенный подушками широкий подоконник. — Итак, ты любишь приключения, — отметил он. — И даже, если они опасны?
— Обожаю, — был ответ. — И самое удивительное приключение, о каком можно только мечтать, — встреча с тобой.
— Тебя она не пугала?
— Пугала? Почему? Разве я должна кого-то бояться? — спросила она без малейшего лукавства, и Роберт, наклонившись к ней, снова взял ее руку в свои ладони.
— Микаэла, мы должны все поставить на свои места, ведь теперь мы — одна семья. Когда ты впервые узнала о моем существовании?
— От дедушки перед самой его кончиной. Он уже знал, что умирает… Дедушка всей душой стремился вслед за бабушкой. Он ее обожал, не мыслил без нее жизни. Жили они уединенно, мало с кем виделись, чужих сторонились. Я часто думала, как это получается, что двое людей, талантливые и родовитые, похоронили себя в глуши, вдали от всего света. Дедушка объяснил — из-за меня.
— Он сказал, что у тебя есть отец и посоветовал написать мне? — настойчиво допытывался Роберт.
— Сказал, что я обязана это сделать, — проговорила Микаэла. — И что у меня больше никого на свете нет, а если une jeune fille[1] живет одна, это не comme il faut[2]. И он не сможет оставить мне богатого наследства, все его состояние перейдет к моей матери.
— Ты часто виделась с матерью?
Микаэла отрицательно покачала головой.
— Раз в году grand pere и grand mere[3] ездили навестить ее в Буэнос-Айрес. Ее муж — важная персона в правительстве, у них роскошный дом. Меня с собой не брали.
— Мать интересовалась тобой?
Микаэла пожала плечами.
— Вряд ли. Ей хотелось, ты сам понимаешь, забыть, что я существую. Ведь я — как бы это сказать?.. Ее трагическая ошибка.
Роберт сжал руку дочери.
— Послушай, Микаэла, верь мне — я не в состоянии передать, как мне больно, что все так сложилось. Я не имел понятия о твоем существовании, пока не получил от тебя письма, его переслали сюда из Нью-Йорка. Когда мы впервые встретились с твоей матерью, я был молод, совсем мальчишка, едва исполнилось восемнадцать, а ей — семнадцать. Мы были еще дети, но чувство, охватившее нас, оказалось отнюдь не детским. Мы полюбили друг друга, безумно, страстно. Брак был невозможен — твой дедушка просто поднял бы меня на смех. Я жаждал приключений, гонялся за ними по всему свету, и случившееся с нами, со мной и твоей матерью, было чудесным мимолетным приключением — прошло немного времени, и страсть, которой мы пылали друг к другу, угасла. Я не знал, не ведал, что оставил по себе воспоминание на всю жизнь. — Он замолк, посмотрел на маленькую руку в своих ладонях, потом в глаза Микаэле. — Вот правда о том, что произошло тогда. Простишь ли ты меня?
Микаэла засмеялась — звонкий, мелодичный смех удивительно гармонизировал с ее внешностью.
— Не огорчайся так, mon pare[4] — попросила она. — Быть может, тогда это действительно была трагедия, но о чем горевать сейчас? Мама счастлива в браке, у нее блестящее положение в высшем свете, прекрасная репутация, все ее уважают. А дедушка и бабушка, по-моему, были счастливы, что у них есть я. Наверно, мое воспитание доставляло немало хлопот, но это было смыслом их жизни. Что до меня…
— Да, скажи мне, — попросил Роберт.
— Я здесь, в Англии, и бесконечно счастлива видеть своего отца.
Голос звучал такой искренней нежностью, что Роберт спросил себя, вглядываясь в прекрасное юное лицо, не сон ли ему снится. Он всякое себе представлял в ожидании этой встречи — неприкрытую или скрытую обиду, упреки, обвинения, но уж никак не думал увидеть пленительное существо, милое, доверчивое, готовое не только принять действительность, такой, как она есть, но и радоваться ей!
— Сколько тебе лет, Микаэла? — спросил он.
— Семнадцать лет и два месяца.
Он мельком подумал, как бы юная англичанка, или даже американка повела себя в подобной ситуации, но тут же решил, что сравнение невозможно. Южные женщины взрослеют раньше, чем их сестры из северных краев, но поведение, натура Микаэлы не имела никакого отношения к возрасту — все объяснялось воспитанием, национальным характером, врожденной мудростью, которая передавалась от поколения к поколению веками.
Микаэла от рождения наделена женственностью и лучшими женскими чертами. Она ведет себя словно опытная светская дама, когда обстоятельства нельзя изменить или отринуть, когда не место обвинениям или сожалениям.
