Виктория Холт - Счастье и тайна
— Почему же вы боитесь возвращаться?
Он отвернулся.
— Боюсь? — Его голос был напряженно высоким. — Кто вам сказал, что я боюсь?
— Значит, мне просто показалось…
Несколько секунд мы молчали, потом он заговорил:
— Я хотел бы сделать так, чтобы вы увидели Ревелз… монастырь. Я хотел бы…
— Расскажите мне о нем. Если хотите… только если вы хотите этого…
— Кэтрин, я хочу рассказать вам о себе.
— Пожалуйста, я жду.
— Последние недели были самыми интересными и счастливыми в моей жизни, и причина этому — вы. Я не хочу возвращаться в Ревелз, потому что это значило бы расстаться с вами.
— Может быть, мы еще встретимся.
Он повернулся ко мне.
— Когда? — вопрос прозвучал почти резко.
— Возможно, когда-нибудь.
— Когда-нибудь! Откуда нам знать, сколько времени нам осталось?
— Почему вы так странно говорите… будто думаете, что кто-то из нас… или мы оба… можем завтра умереть?
На его щеках выступил слабый румянец, который, кажется, зажег и его глаза.
— Кто знает, когда придется умереть…
— Что за грустные мысли! Мне только девятнадцать. Вам, как вы сказали, двадцать три. Люди нашего возраста не говорят о смерти!
— Кто-то, может быть, и говорит… Кэтрин, вы выйдете за меня замуж?
Я, видно, была так поражена этим внезапным предложением, что, глядя на меня, он засмеялся.
— Вы смотрите на меня так, будто я сошел с ума. Но что же странного в том, что кто-то попросил вашей руки?
— Но я не могу отнестись к этому серьезно.
— Кэтрин, вы должны подумать. Я прошу вас об этом самым серьезным образом.
— Но как же можно говорить о женитьбе после столь короткого знакомства?
— Мне оно не кажется коротким. Мы встречались каждый день. Я знаю, что вы — это то, что мне нужно, и этого достаточно.
Я молчала. Несмотря на все намеки Фанни, я еще не думала о замужестве. С Габриелом мы были отличными друзьями, и если бы он уехал, я чувствовала бы себя одиноко. Но когда я подумала о замужестве, он показался мне почти чужим. Он возбуждал мое любопытство и интерес, он не был похож на тех, кого я знала до этого; таинственность, которая его окутывала, привлекала меня. Но до этой минуты я относилась к нему просто как к человеку, посланному мне судьбой в трудный момент. Я так мало знала о нем. Я никогда не видела никого из его родни. Когда речь случайно заходила о его семействе или его доме, я тут же чувствовала, как Габриел уходит в себя — как будто в его жизни были тайны, которыми он не хотел делиться со мной. Вот потому-то мне и показалось странным его внезапное предложение выйти за него замуж.
— Кэтрин, что же вы ответите мне?
— Я отвечу «нет», Габриел. Мы столького еще не знаем друг о друге…
— Вы имеете в виду, что вы многого не знаете обо мне?
— Возможно, и так.
— Но о чем бы вы хотели узнать? Мы с вами любим лошадей, любим собак, нам хорошо вместе. В вашем присутствии я могу смеяться и чувствовать себя счастливым Чего же еще можно желать? Смеяться и быть счастливым до конца дней!
— А с другими… у вас дома… разве вы не можете смеяться и быть счастливым?
— Я бы не мог быть до конца счастлив ни с кем, кроме вас. Я бы никогда не смеялся так легко и свободно.
— Мне кажется, это хрупкая основа для замужества.
— Кэтрин, в вас просто говорит осторожность. Наверное, вы думаете, что я слишком рано объяснился с вами.
Я представила себе, как одиноко мне будет, когда он уедет, и быстро сказала:
— Да. В этом все дело. Слишком рано…
— По крайней мере, — заметил он, — мне не надо бояться соперника. Не говорите же «нет», Кэтрин. Представьте себе, как мне хочется этого, и пусть у вас появится хоть малейшее сочувствие.
Я поднялась. Больше не хотелось оставаться на вересковой пустоши. Он не возражал, и мы возвратились в деревню, где он попрощался со мной.
Когда я подъехала к конюшням, меня встретила Фрайди. Она всегда чувствовала, когда я выезжала верхом, и неизменно ждала моего возвращения во дворе конюшни.
Она подождала, пока я отдам Ванду одному из конюхов, а уж потом бросилась ко мне, чтобы полностью выразить свою радость по поводу моего возвращения. У многих собак есть чувство привязанности, но у Фрайди оно сочеталось с необыкновенной покорностью. Она могла терпеливо стоять рядом со мной, ожидая, пока не придет ее черед и я не обращу на нее свое внимание. Мне кажется, память о предыдущих несчастьях была жива в ее сердце, и поэтому в ее пылкой привязанности всегда был оттенок покорности и благодарности.
Я взяла ее на руки, и она бросилась обнюхивать мой жакет.
Я прижала ее к себе. С каждым днем я привязывалась к ней все больше, а это каким-то образом усиливало мои чувства и к Габриелу.
По дороге к дому я продолжала спрашивать себя, каким же могло бы быть мое супружество с Габриелом. И уже начинала понимать, что могу относиться к этому без отвращения.
Как я буду жить в Глен Хаус, когда Габриел уедет? Буду ездить верхом, гулять с Фрайди, но нельзя же все время находиться вне дома!.. Придет зима. Зимы здесь, на торфяниках, были суровые. Иногда несколько дней кряду нельзя бывает носа высунуть, не рискуя пропасть в буране. Я подумала об однообразной череде долгих сумрачных дней в тихом доме. Правда, дядя Дик может приехать, но приезжал он обычно ненадолго, и после его отъезда жизнь казалась вдвойне тоскливей.
И тогда я пришла к выводу, что мне надо уехать из Глен Хаус. Вот и случай представился. И не буду ли я сожалеть всю свою оставшуюся жизнь, что упустила его?
Иногда Габриел оставался у нас обедать. Ради таких случаев отец как бы встряхивался и довольно сносно справлялся с ролью хозяина. Неприязни к Габриелу он не испытывал. Зато Фанни презрительно кривила губы в усмешке, когда Габриел бывал в доме. Я знала, что, по ее мнению, «он просто пользуется нашим гостеприимством, пока он околачивается здесь; а когда придет время ему уезжать — уедет и думать забудет о нас». Фанни не желала делиться ничем и всегда боялась, как бы у нее чего-нибудь не отняли. Она постоянно делала двусмысленные намеки на мои «надежды» в отношении Габриела. Сама она никогда не была замужем, но полагала, что именно женщина всегда расчетливо ищет замужества, так как это означает, что ее будущий супруг будет кормить и одевать ее всю жизнь. А что касается мужчины — который якобы должен был обеспечивать едой и одеждой, — то он, естественно, стремился «получить свое», по выражению Фанни, при этом особо ни о чем не заботясь. Ее ценности были сугубо материальными. Мне же хотелось от всего этого такого приземленного и практичного — убежать. И с каждым днем я все больше отдалялась от Глен Хаус и чувствовала себя все ближе к Габриелу.
