Серж Голон - Неукротимая Анжелика
– Лакомка, ты толще каноника, как ты мил…
Он подражал литаниям, в которых воспевались добродетели святых. И аббат де Ледигьер не преминул сделать замечание:
– Флоримон, нельзя над этим смеяться. Меня беспокоит дух своеволия и вольнодумства, который я в вас вижу.
А Флоримон, не обращая внимания на выговор, продолжал дурачиться:
– Барашек кудрявый, жующий конфеты, как ты мил…
– Светлячок мой, полный лукавства, как ты мил…
Шарль-Анри заливался смехом, Гонтран, как всегда, ворчал на мальчиков, а на полотне все явственнее выступали две головки, темная и светлая, головки сыновей Анжелики, Флоримона де Пейрака и Шарля-Анри дю Плесси-Белльера, в которых она видела отражение когда-то любимых ею мужчин.
Флоримон порхал легко, как мотылек, но думать уже научился. Как-то вечером он поймал Анжелику у камина и спросил, не чинясь:
– Матушка, что же делается? Значит, вы не стали любовницей короля, и в наказание он вас не выпускает из Парижа?
– Во что ты вмешиваешься, Флоримон! – возмутилась шокированная Анжелика.
Флоримон привык к вспышкам своей матери и научился не слишком раздражать ее. Он уселся на скамеечке у ног Анжелики, обратив на нее сумрачный и вопросительный взор, притягательность которого уже знал, и повторил, пленительно улыбаясь:
– Так вы не любовница короля?
Анжелика хотела было оборвать такой разговор внушительной пощечиной, но вовремя сдержалась. У Флоримона ничего дурного на уме не было. Его интересовало то же, что волновало весь двор, от главного из царедворцев до последнего пажа, – каков исход дуэли между мадам де Монтеспан и мадам дю Плесси-Белльер. А так как эта последняя была его матерью, ему особенно важно было узнать, как обстоит дело, потому что слухи о королевских милостях уже создали ему высокое положение среди товарищей. Эти будущие придворные, уже умевшие интриговать и притворяться, теперь заискивали перед ним. «Мой отец говорит, что твоя мать может все сделать с королем, – сказал ему недавно юный д'Омаль. – Повезло тебе! Твоя карьера уже сделана. Только не забывай друзей. Я ведь всегда к тебе хорошо относился, не правда ли?»
Флоримон задирал нос и важничал. Он уже пообещал Бернару де Шатору пост главного адмирала, а Филиппу д'Омалю пост военного министра. А тут мать вдруг неожиданно забрала его из дома королевского брата, говорит о том, чтобы продать место пажа, и сама живет замкнуто в Париже, вдали от Версаля.
– Король вами недоволен? Почему?
Анжелика положила ладонь на гладкий лоб сына, отбрасывая густые черные кудри, упорно возвращавшиеся на место. Ее охватило то же скорбное волнение, как в тот день, когда Кантор заявил, что хочет идти на войну, то же растерянное удивление, которое испытывают все матери, увидев, что их дети уже мыслят по-своему. Она кротко ответила на вопрос Флоримона.
– Да, я вызвала недовольство короля, и теперь он сердится на меня.
Мальчик нахмурился, подражая выражениям досады и отчаяния, которые ему случалось видеть на лицах придворных, попавших в немилость.
– Какое несчастье! Что же с нами станется? Верно, эта шлюха Монтеспан что-то подстроила. Дрянь такая!
– Флоримон, что за выражения!
Флоримон пожал плечами. Такие выражения он слышал в передних дворца. Но он быстро примирился с новой ситуацией, отнесясь к перемене положения с философским спокойствием человека, уже не раз видевшего, как строятся и рассыпаются недолговечные карточные замки.
– Говорят, вы собираетесь уехать.
– Кто говорит?
– Говорят…
– Это очень неприятно. Я не хотела бы, чтобы о моих планах знали.
– Обещаю вам, что никому ничего не скажу, но все-таки я хотел бы знать, что вы решили сделать со мной, раз все изменилось. Вы меня возьмете с собой?
Она думала об этом и должна была отказаться от этой мысли. Ее ожидало столько неведомых опасностей. И она даже не знала, как ей удастся выбраться из Парижа. И что она узнает в Марселе от отца Антуана, и по какому новому следу придется идти? Ребенок, даже такой толковый, как Флоримон, мог оказаться помехой.
– Мальчик мой, постарайся быть разумным. Я могу тебе предложить не слишком веселые вещи. Но приходится учитывать, что ты почти ничего не знаешь, а пора уже серьезно заняться ученьем. Я поручу тебя опеке твоего дяди иезуита, который обещал устроить так, чтобы тебя приняли в коллеж их ордена, который находится в Пуату. Аббат де Ледигьер поедет туда с тобой и будет руководить тобой и помогать тебе, пока я не вернусь.
Она уже побывала у отца Реймона де Сансе и просила позаботиться о Флоримоне и при случае оказать ему поддержку.
Флоримон, как она и ожидала, скривился, а потом надолго задумался, нахмурив брови. Анжелика обняла его за плечи, чтобы ему легче было переварить неприятную новость. Она собиралась начать восхваление радостей учения и дружбы с товарищами по коллежу, когда он поднял голову и сухо заявил:
– Ну, если вы предлагаете лишь это, я вижу, что мне остается только поехать к Кантору.
– Боже мой! Что ты говоришь, Флоримон? Прошу тебя, замолчи! Ведь Кантор умер. Ты же не собираешься умереть?
– Нет, ничуть, – спокойно отвечал ребенок.
– Так почему же ты говоришь, что хочешь быть вместе с Кантором?
– Потому что я хочу его видеть. Я уже соскучился по нему. И потом мне больше нравится плавать по морю, чем зубрить латынь у иезуитов.
– Но… Ведь Кантор умер…
Флоримон уверенно покачал головой.
– Нет, он поехал к моему отцу.
Анжелика побледнела, ей казалось, что она теряет сознание.
– Что ты сказал?.. Что ты говоришь?
Флоримон посмотрел ей прямо в лицо:
– Ну, да! Мой отец!.. Другой отец… Вы же знаете… Тот, кого хотели сжечь на Гревской площади.
Анжелика онемела. Она никогда не говорила об этом с детьми. Они редко встречались с сыновьями Гортензии, да та скорее дала бы отрезать себе язык, чем стала бы рассказывать об ужасном прошлом. Анжелика бдительно следила за тем, чтобы никакие неуместные разговоры не дошли до детских ушей и с тревогой думала о том часе, когда ей придется отвечать на их вопросы о том, как звали их настоящего отца и кем он был. Но они никогда ее об этом не спрашивали, и только сейчас она узнала, почему они так себя вели. Они не задавали вопросов, потому что уже и так знали.
– Кто вам сказал об этом?
Флоримон не хотел сразу обо всем рассказывать. С нерешительным выражением лица он повернулся к камину и взял медные щипцы, чтобы подобрать упавшие угольки. До чего же матушка наивна! И как она хороша! Сколько лет она казалась ему слишком строгой. Он боялся ее, а Кантор часто плакал, потому что она куда-то пропадала как раз тогда, когда они надеялись, что она наконец-то посидит и посмеется с ними вместе. Но в последнее время Флоримон стал замечать ее слабости. Он видел, как она дрожала в тот день, когда Дюшен пытался убить его. Он сумел разглядеть, какую муку она прятала за веселой улыбкой и, так как ему пришлось уже наслушаться ядовитых замечаний насчет «будущей фаворитки», он чувствовал, что в нем рождается новая мысль, делающая его взрослым, мысль, что он скоро вырастет и станет защищать ее.
