Мередит Дьюран - Обмани меня дважды
Ничуть не бывало! Сухопарость подчеркивала безупречные черты лица: широкие острые скулы, нос с горбинкой, жесткий, квадратный подбородок, над которым выделялись пухлые длинные губы. Оливия ошеломленно смотрела на герцога. Марвик был под пристальным вниманием публики, как только стал заниматься политикой. Но что бы о нем ни говорили, его никто и никогда не называл красивым. Почему нет? Как так может быть? Широкие плечи отвлекали внимание от его худобы; Оливии он показался похожим на какого-то аскетичного воина, приехавшего с ледяного, населенного викингами Севера. Лишь губы портили общую картину: эти пухлые губы принадлежали человеку, любящему наслаждения.
Герцог шагнул им навстречу – стройный, высокий, светловолосый. Этого шага было достаточно, чтобы Джонз отступил назад и наткнулся на Оливию.
– Я звонил, – холодно произнес герцог, – целый час.
У него был мрачный, низкий голос – как пена на пинте портера. Неожиданно Оливия перестала что бы то ни было понимать. Герцог совершенно не походил на безумца и не вел себя как человек, который боится выходить из своих покоев. Вид у него был, скорее, угрожающий. Этот человек привык… руководить.
И комната, в которой он осуществлял руководство – Оливия заметила это только сейчас, – была полна бумаг. Кипы бумаг были разбросаны по ковру. Лежали тут и книги, но эти бумаги… Как же их много!
– Прошу прощения, ваша светлость, – запинаясь, пробормотал Джонз. – В кухне возникли кое-какие проблемы, требующие нашего внимания.
Оливии казалось, что она тонет. Она, конечно, обыщет кабинет. И библиотеку. Но все эти документы… здесь… в комнате, из которой он никогда не выходит. У бога весьма своеобразное чувство юмора.
Подняв глаза, Оливия увидела, что его внимание направлено на нее. У Марвика были блестящие, проницательные голубые глаза. От силы его взгляда что-то внутри нее затрепетало. Оливия разглядела в них ум. Нутро подсказало ей, что это надо принять за предупреждение.
– Это миссис Джонсон, ваша светлость, – торопливо заговорил Джонз. – Она… м-м-м… временно замещает миссис Райт, которая, если вы помните, две недели назад подала прошение об отставке. Боюсь, мы оказались в непростом положении… Я хочу сказать, мы не могли нанять кого-то без вашего дозволения. Но, если вы помните, вы дали мне полное право…
– Помню, – перебил его герцог. Его проницательный голубой взор все еще был устремлен на Оливию. Ей стало казаться, что он намеренно бросает ей вызов. Лев в своей стихии требует подчинения, но она не склонит перед ним голову. Оливия даже не моргнула. Будь она кошкой, она бы ощетинилась под этим провокационным взглядом.
Но она же секретарь – по крайней мере по образованию, и экономка – по странной удаче. Ни одна из этих профессий не предполагает смирения перед ним.
И слава богу. Потому что в это мгновение Оливия поняла, как плохо она исполняла бы роль горничной. Смирение давалось ей с большим трудом. Оливия этого не ценила: когда она была совсем юна, слишком много недобрых людей пытались заставить ее быть смиренной. Они хотели, чтобы она стыдилась, и она поклялась, что этого никогда не будет.
Впрочем, книксен не помешает.
– Для меня большая честь познакомиться с вами, ваша светлость, – проговорила Оливия, выпрямляясь.
Марвик смотрел на нее еще несколько мгновений. А потом с тихим презрительным смешком повернулся к Джонзу.
– Я говорил вам, – промолвил герцог, – что вы можете нанимать ту прислугу, которая вам понравится. Однако… – в его голосе зазвучали суровые нотки, – если я буду вынужден ждать в следующий раз, когда нажму на кнопку звонка…
– Это моя вина, – быстро проговорила Оливия, потому что Джонз начал хныкать, а она не хотела, чтобы он брал на себя последствия ее поступка.
– Вы должны сказать этой девочке, чтобы она не перебивала меня, – обратился Марвик к Джонзу.
Девочке! Оливия фыркнула. Она – экономка, и эта должность заслуживает уважения. Впрочем, трудно себе представить, что джентльмен, швыряющийся бутылками, это понимает.
– Да-да, в самом деле. – Джонз бросил на нее паникующий взгляд. – Миссис Джонз, не будете добры подождать меня в холле.
Конечно, она подождет. С радостью. Оливия уже поворачивалась, чтобы выйти. Но – нет, ей есть что сказать. Она снова повернулась к герцогу.
– Я – не девочка, – заявила она Марвику. Тиран! Грубиян! Он без всяких причин пытался сорвать брак своего брата с доброй женщиной. Он изводил своих слуг. Его поместья, должно быть, пребывают в упадке из-за его невнимания. И он называет ее «девочка»?! А он-то сам кто? Испорченный мальчишка, у которого молоко на губах не обсохло! – Да, признаюсь, я молода. И хорошо, потому что более взрослая женщина могла бы и не пережить потрясения, вызванного тем, что в нее бросили бутылку.
Марвик несколько мгновений смотрел на нее. Потом – неожиданно – он стал большими шагами пересекать комнату, а Джонз, трус, предпочел скрыться в гостиной, где он чувствовал себя в относительной безопасности.
Оливия отпрянула назад. Но ноги, упрямо цепляясь за гордость, не позволили ей сбежать, даже когда Марвик оказался рядом с нею. А вот ее сердце струсило – оно так и билось о ребра, пытаясь заставить ее спасаться бегством.
– Я молю, – тихо, с ледяным, пронизывающим сарказмом, произнес герцог, – тебя о прощении, девочка. А теперь советую тебе спуститься вниз и собрать свои вещи. Ты уволена.
Так просто? Нет! Оливия не смела оглянуться назад, чтобы узнать, слышал ли Джонз слова герцога.
– Это было бы нелепо, ваша светлость, – промолвила она. – Ваши прислуги обезумели. Им нужна строгая рука, которая приведет их к порядку.
– Уходите. Прочь.
В голову Оливии пришла безумная идея – порождение отчаяния. Понизив голос, она сказала:
– Мне бы очень не хотелось рассказывать газетчикам, что на меня напал мой наниматель, а потом, когда я на это пожаловалась, он за ухо выбросил меня из дома.
Марвик отступил назад, словно для того, чтобы получше разглядеть ее. Однако, когда он рассматривал Оливию, его лицо оставалось абсолютно безучастным.
– Это была угроза? – наконец полюбопытствовал он. Однако никакого интереса в его голосе не было.
Впрочем, этот монотонный голос был страшнее криков. Оливия ощутила первобытный страх – тот самый, что спасал ее от мчащихся экипажей, открытых канав и безумцев на улице. «Беги! – сказала она себе. – Ради собственной жизни».
Оливия сделала глубокий вдох. Она довольно много слышала о нем от Элизабет Чаддерли – особенно о его реакции на письма жены, чтобы знать, что герцог боится публичных скандалов. Элизабет говорила, что больше всего он опасается того, что эти письма станут достоянием общественности. Так что нетрудно было догадаться, что ему не захочется, чтобы об эпизоде с бутылкой стало известно, потому что тогда о нем пойдет дурная слава.
