Наталья Павлищева - Трон любви
К себе Хуррем вошла молча, только убедившись, что дверь закрыта, зашептала:
– Почему кизляр-ага так медлил, не приказывая схватить служанку? Почему Повелитель не наказал евнуха за промедление? Кизляр-ага знал, что она скажет и покажет, но не только не остановил сам, он не боялся, что остановит падишах!
– И… что?
Хуррем только загадочно улыбнулась…
– Повелитель не сердился на вас, госпожа?
– Нет, напротив, он поручил мне начать переписку с сестрой шаха Тахмаспа, придумать повод для первого письма и написать его.
Только твердое знание правил поведения не позволило Гюль плюхнуться на подушки от изумления. Она слишком хорошо знала, что сесть, когда стоит госпожа, категорически запрещено.
– Зейнаб, ты слышала? Я буду переписываться с сестрой шаха, как Нур-Султан, – окликнула советчицу Хасеки Султан.
Старуха покачала головой, но глаза ее довольно блестели:
– Добилась своего?
– Пока еще нет, но обязательно добьюсь.
Вот в этом ни Гюль, ни Зейнаб не сомневались…
Поздно вечером в спальне Хуррем, прижимаясь к груди Сулеймана, вдруг тихо спросила:
– Как вы заметили, что я подменила лист?
– По чернильному пятнышку. Но я не думал, что подменила ты.
– А что вы написали на том листе, который я сожгла?
Султан тихонько рассмеялся:
– Догадалась? Там были стихи о любви.
– Прочтите?
– Если вспомню.
– Значит, сочините новые… У вас получается куда лучше, чем у Хосрова Дехлеви…
– Ах ты, лиса!
Вот этого не понимал никто! Женщина на султанских малиновых матрасах и зеленых шелковых простынях нужна для услады плоти, а не бесед в ночи. В том, что услада была, сомневаться не приходилось, результаты бурных ночей появлялись на свет каждый год, а в один год даже дважды… Зачем еще и вести беседы по полночи?
Вывод был единодушным: виновата околдовавшая Повелителя Хуррем. Только ведьма могла заставить такого мужчину так потерять голову.
В тот вечер в спальне долго звучали стихи, не все они были Мухибби, то есть самого султана Сулеймана, он прекрасно знал поэзию и хорошо читал, вкладывая в написанные другими слова собственную душу. Хуррем млела.
Это ли не счастье – рядом любимый мужчина, в комнате спали дети, рожденные от него, она получила поручение, достойное не всякого визиря и которое, уж конечно, Сулейман ни за что бы не дал Махидевран… Вот если бы Махидевран с ее сыном не было рядом…
Хуррем даже испугалась собственных мыслей, но внутренне поняла, что теперь они будут приходить постоянно.
Она начала переписываться с Перихан-ханум, задумка Сулеймана удалась. От умной принцессы, тоже преследовавшей собственные цели, султан знал о положении дел у соседей иногда лучше тамошних шпионов, удивляя всех своей осведомленностью. А для Хуррем такое задание было настоящим подарком, теперь она чувствовала себя не просто Хасеки, а помощницей Повелителя, его опорой. Сбывалась мечта быть нужной не только как мать его детей, не только женщиной для ночных услад, но и как советчица, много знающая и на многое способная.
Но одного так и не смогли понять ни Сулейман, ни Хуррем.
О ней ходили дурные слухи из-за стараний освоить каллиграфию. Это нелепо, потому что красиво писать учились многие, правда, никто с таким упорством, как Хуррем. Сулейман решил продемонстрировать, как относится к стараниям Хасеки стать по-настоящему грамотной, избрав для этого столь изощренный способ. Ведь если бы он просто объявил, что доволен Хасеки, это снова приписали бы ее чарам, а так…
Рабыня должна принести в зал письмо, отдать при всех султану с обвинениями в том, что Хуррем вообще что-то пишет. Служанка новенькая, пристрастий Хасеки могла не знать. Сулейман планировал отдать письмо валиде, чтобы вслух прочла она, но служанка стала кричать о переписке с шиитами, это подсказало Повелителю не отдавать лист, заглянув туда самому. Даже если бы там действительно было письмо к Тахмаспу, он не подал бы вида, но хитрая Хуррем подменила лист, подсунув рецепт супа.
Все получилось эффектно, но оставался вопрос: что же действительно было на листе, который Хуррем сожгла в жаровне, ведь теперь уверенности в том, что там стихи Повелителя, быть не могло. Кто научил рабыню кричать о шиитах? Почему ее убили сразу после выхода из зала?
Вызванный Сулейманом кизляр-ага клялся самыми страшными клятвами, что все сделал, как приказано, и ни о каких намерениях рабыни не знал.
– Кто и по чьему приказу убил рабыню?
– Евнухи, только безо всякого приказа, сами.
– Где они? Приведи.
Когда через минуту кизляр-ага вернулся, Сулейману показалось, что даже кожа его черного лица посветлела, видимо, это означало смертельную бледность:
– Повелитель, оба исчезли, вернее, один найден мертвым, а второй исчез. Я же нарочно сменил евнухов на новых в тот день, как вы приказали…
Главный евнух гарема был перепуган настолько явно, что сомневаться в его искренности не стоило. Султан устало махнул рукой:
– Иди и молчи об этом. Даже Хасеки не го вори.
В гареме есть враг Хасеки, враг сильный и хитрый, которому к тому же известны все шаги самого Сулеймана. Это плохо, очень плохо. Если бы Хуррем пытались просто отравить, можно уберечься, хотя и очень трудно. Но если вместе с ней пожелают запачкать султана…
Кому нужно опорочить не только имя Хасеки, но и Повелителя? Будь Мустафа постарше или Махидевран поумней, Сулейман мог бы заподозрить наследника и его мать, но мальчик совсем мал, а Махидевран способна только выцарапать глаза сопернице, но не создавать столь хитрую схему ее гибели.
Кто?
Страшней всего тот враг, о котором знаешь, что он рядом, но которого не видишь. Такой враг, кроме угрозы, порождает страх – худшее из человеческих чувств. Это из страха родятся остальные дурные чувства, против того, кого не боятся, не замышляют предательства; ненавидят тоже только тех, кого боятся; страх лишает человека осторожности и даже разума, делает безвольным, беспомощным.
Сулейман впервые задумался, каково жить Хуррем, ведь она вынуждена опасаться каждый день, каждый час за себя и детей. Опасается и он сам, но у него больше возможности защититься, и меньше врагов имеет возможность добраться до султана.
Вопрос «кто?» остался неразрешенным…
Султан Сулейман умен и красив, он высок, худощав, с орлиным носом и пронзительными голубыми глазами, то насмешливыми, то яростными, то спокойными, словно море в штиль… Лицо Повелителя не портит даже излишняя бледность кожи. От одного взгляда Тени Аллаха на Земле женщины теряют головы, Сулейман и сам любит женщин, умеет ценить женскую красоту, об этом говорят его стихи, написанные под именем Мухибби. Наложницы гарема никогда не страдали без внимания Повелителя.
