Ханна Хауэлл - Если он поддастся
– Так это вы отправили Уилкинза в нокдаун?
– Я поняла, что мои подозрения оправданны.
– Ах, так вот что произошло… – Брент засмеялся, а Томас тихонько захихикал. – Может, поговорим с Уилкинзом?
– Считаю, что это прекрасная идея.
– У меня их несметное количество, – пробормотал граф.
Проигнорировав его замечание, Олимпия спросила:
– Будем говорить здесь или в холле?
– Я скажу вашему слуге, чтобы притащил его сюда и пристроил на стуле.
Она посмотрела вслед Бренту, шедшему к двери. Для того, кто большую часть своего времени проводил в обнимку с бутылкой или с женщиной, у него все еще сохранялась прекрасная фигура. В походке чувствовалась хищная грация, а длинные ноги были крепкими и мускулистыми. Чтобы держать себя в подобной форме, требовалось отдавать этому много времени в перерывах между пьянками.
Олимпия почувствовала, что ее бросило в жар, и насупилась. Для нее не было смысла в подобных размышлениях. Ведь она не какая-нибудь классная мисс, не имевшая опыта общения с мужчинами. Прошло то время, когда пары серых глаз на красивом лице было достаточно, чтобы ее сердце учащенно забилось. Тут Пол втащил в комнату едва стоявшего на ногах Уилкинза, и Олимпия сосредоточила свое внимание на вошедших – выдавать смущение в присутствии графа было бы глупо и неразумно.
Уилкинз наконец занял место на стуле – и тут же покрылся испариной. Но куда же делась вся его наглость?.. Олимпия посмотрела на Брента, возвышавшегося над Уилкинзом, и тотчас сообразила, в чем причина нервозности дворецкого. В этот момент Брент предстал как истинный граф Филдгейт – причем разгневанный граф. Да и кому понравятся шпионы в собственном доме? Слежка матери, от которой граф отказался, хотя и продолжал щедро снабжать деньгами, – это, должно быть, ужасно его возмущало.
– Мне сказали, что моя младшая сестра Агата, у которой возникли кое-какие проблемы, пыталась несколько раз связаться со мной, однако я не видел ни одного письма от нее в течение нескольких недель, – начал Брент. – А баронесса, – кивнул он в сторону Олимпии, – почти две недели писала мне по тому же поводу. И опять ничего. Почему?
– Милорд, у вас было недомогание. – Уилкинз неожиданно сгорбился, словно хотел уменьшиться в размерах под взглядом потемневших от гнева глаз Брента.
– Не надо перекладывать вину на меня. Я, конечно, могу напиваться, но не до такой же степени, чтобы забыть про отчаянные письма от моей сестры. И я, несмотря ни на что, веду дела, чтобы все мы были сыты и одеты. Так что, полагаю, я всегда в состоянии прочитать письма от сестры или от баронессы. Почему я не видел их? Почему мне о них не доложили, Уилкинз?
Дворецкий с дрожью в голосе проговорил:
– Ее светлость предупредила меня, что ваша сестра по-детски неразумно относится к переговорам о браке. И она сказала, что вас ни в коем случае нельзя беспокоить сообщениями об этом.
– Как меня может не беспокоить сообщение о том, что мать собирается насильно выдать мою сестру – девочку, которой едва исполнилось шестнадцать! – за пожилого человека, известного своей развратностью и хамством, за человека, которого давно перестали пускать в приличные дома? Ведь он не лучше какого-нибудь дикаря из лондонских доков!
– Ее светлость предупредила, что вам не нравится человек, которого она выбрала для леди Агаты.
– Естественно… Значит, вы не только лишили меня права читать мою собственную корреспонденцию, но и обсуждали это дело с моей матерью? Так вы подчиняетесь ей, а не мне? Тогда вам нужно перейти на службу к ней.
– Но, милорд…
– Нет, Уилкинз! Ни слова больше. Мои люди должны быть преданы мне, а вы отдали свою преданность моей матери. А теперь, перед тем как вы отправитесь к той, на кого реально работали, я хочу услышать от вас имена других людей, живущих в этом доме, но состоящих на службе у моей матери. – Дворецкий не проронил ни слова, и Брент пожал плечами. – Что ж, думаю, я и без вашей помощи узнаю, кто в моем штате работает на мать. – Он взглянул на чистильщика сапог, своего брата. – Не будешь ли так любезен, Томас, проводить Уилкинза в его комнату? И необходимо проследить, чтобы он забрал только принадлежащие ему вещи, когда будет покидать наш дом.
Уилкинз вскочил и оглянулся на Пола.
– Вы отправляете его следить за мной? Но ведь я дворецкий, а он – всего лишь чистильщик сапог… и незаконнорожденный в придачу.
Скрестив руки на груди, граф пристально посмотрел на Уилкинза.
– Может, стоит напомнить, что вы больше не дворецкий в моем особняке? Вы не обратили внимания на то, что я только что уволил вас? Мне, кстати, очень любопытно: давно ли вы узнали правду о юном Томасе?
– С самого начала, милорд. Ее светлость весьма ясно дала понять всем нам, что никто не должен говорить об этом. В особенности – с вами. Этот стыд она предпочитала хранить в тайне.
Брент нахмурился и проворчал:
– Может, есть и другие тайны?
– Я расскажу вам об этом, милорд, – вмешался Томас. – Не стоит обсуждать такие дела с этим недоумком.
– Следи за своими словами, парень! – взвился Уилкинз.
– Вон отсюда! – закричал Брент. – Возьмите свои вещи и убирайтесь! Немедленно!
Покосившись на Томаса, Уилкинз с явной неохотой подчинился. А следом за ним двинулся Пол – на всякий случай, чтобы дворецкий не выкинул какой-нибудь номер. Граф же подошел к окну и оглядел дурно ухоженные цветники.
– Мне кажется, я напрасно плачу жалованье садовнику, – пробормотал он. – Когда я узнаю, чем он на самом деле занимается вместо того, чтобы ухаживать за цветами, отошлю вслед за Уилкинзом к моей мамаше.
Олимпия понимала: слова о запущенном цветнике вовсе не являлись ловкой сменой темы, как можно было бы подумать. Он даже не очень досадовал на мать, командовавшую его слугами. Просто Брент был… потрясен. Олимпия «считывала» следы острых переживаний, которые мучили его, – они словно облако висели над тем местом, где он стоял. До него постепенно доходила правда, на которую он, как умный человек, не мог закрыть глаза. И ему было ясно: если ничего не делать, то мать никогда не выпустит его из своих когтей и будет постоянно следить за ним.
Не зная, как поступить, Олимпия подошла к нему поближе. Ее раздирали противоречивые чувства – хотелось успокоить его и одновременно потребовать, чтобы он поторопился и сделал хоть что-нибудь, чтобы помочь сестре. Но как же заставить его действовать?
Олимпия молча рассматривала запущенные цветники, отмечая следы изначально элегантного оформления. В конце концов она пришла к выводу, что состояние усадьбы совершенно не волновало леди Маллам. Это ведь не помогало набивать сундуки, не так ли? Олимпия даже предположила, что очевидное запустение в поместье сына, вероятно, могло доставлять ей какое-то извращенное удовольствие.
