Филиппа Карр - Чудо в аббатстве
Я решила, что нужно поговорить об этом с Хани, и однажды утром попросила ее помочь мне собирать цветы. «Я становлюсь похожа на свою матушку из-за своей привязанности к дому», — подумала я. Но домашние заботы не обременяли меня. Я рвала цветы и размышляла о том, что происходит при дворе, и как это отразится на нашей жизни.
— Хани, — спросила я, — Кэтрин часто рассказывает тебе о своем отце?
— Последнее время она ни о чем больше и не говорит. Иногда мне кажется, что она просто не слишком умна.
— Хани, дорогая, — ответила я, и, как сказала бы Кэтрин, мой голос прозвучал неестественно добродетельно, — разве это плохо, если дочь обожает отца?
— Да, — ответила Хани, — если он не стоит обожания.
— Мое дорогое дитя, ты не должна говорить так. Это неблагодарно по отношению к…
— А почему я должна быть ему благодарна?
— Ты всю жизнь прожила под его крышей.
— Я считаю, что жила под твоей крышей. Он не хотел, чтобы я росла в Аббатстве. Мне позволили остаться здесь только потому, что ты настояла на этом. Я все знаю. Я хожу в лес к своей прабабушке.
— И она рассказала тебе об этом?
— Она умная женщина, мама, правда, иногда говорит загадками. Мне хотелось бы узнать, почему? Может быть, потому, что если мудрецы станут говорить понятно, мы будем знать так же много, как и они?
— Может быть. Бабушка сказала, что мне нужно знать правду. Я думаю, что моя жизнь была бы совершенно иной, если бы не ты.
— Милая Хани, моя радость и утешение!
— Я всегда старалась, чтобы это было так, — пылко ответила она.
— Мое благословенное дитя, помни, что ты моя дочь.
— Но приемная. Расскажи мне о моей матери.
— Разве прабабушка не рассказывала тебе о ней?
— Я хотела бы услышать это и от тебя, ведь все люди видят по-разному.
— Твоя мать была веселая и красивая… как ты.
— Значит, я похожа на нее?
— Нет, ты еще красивее.
— Она не вышла замуж за моего отца. Ведь он пришел, чтобы распустить Аббатство. Каким он был?
— Я видела его лишь мельком.
— Но моя мать влюбилась в него, и родилась я.
Я лишь кивнула, потому что не могла рассказать Хани ужасную правду.
— Я сестра Бруно, — промолвила она. — Моя прабабушка рассказала мне об этом. Она сказала: «Вы оба мои правнуки». Когда я услышала об этом, то не поверила. Моя прабабушка говорит, что именно поэтому он меня и ненавидит. Он предпочел бы не видеть меня.
— Он не верит этому, потому что не может согласиться с тем, что твоя мать была и его матерью.
— Он считает себя святым, — рассмеялась Хани. — Но разве святые беспокоятся из-за того, что думают о них люди?
— Он считает, что на него возложена великая миссия. Он дал приют людям, которые живут в Аббатстве.
— Он никогда ничего не дает просто так. Моя Хани была слишком проницательной.
— Это не увеличит моего уважения к нему. Вполне возможно, я понимаю его слишком хорошо, ведь мы рождены одной матерью.
— Хани, я бы хотела, чтобы ты забыла об этом, Я считаю твоей матерью себя. Не могла бы и ты попытаться сделать то же самое?
Она повернулась ко мне, и я увидела, что глаза ее светятся любовью.
— Мое милое дитя, — сказала я, — ты и не знаешь, как много для меня значишь.
— Я отдала бы все на свете, чтобы быть твоей дочерью, — прошептала Хани, — и пусть бы Кэтрин стала ребенком моей матери.
— Нет, я хотела бы иметь двух дочерей.
— А я бы предпочла быть у тебя единственной. Хани беспокоила меня. Ведь ее ненависть могла быть столь же неистовой, как и любовь.
Мир в стране не мог длиться долго. Матушка пришла сообщить, что Саймон Кейсман опять отлучился «по делу». Она была встревожена, я видела это, и мне хотелось знать, к чему приведет это «дело».
Саймон Кейсман был умен. Он не стал бы выступать открыто на стороне королевы Джейн, но я была уверена: если бы она сумела захватить трон, стал бы ее поддерживать от всего сердца. И я подумала, не затевается ли какой-нибудь новый заговор.
Вскоре все выяснилось. Сэр Томас Уайтат возглавил восстание против королевы Марии.
Матушка поспешила в Аббатство с сообщением, что королева Мария находится в Уайтхолле, а сторонники сэра Томаса Уайтата уже движутся к городу. Королева в отчаянии.
— Мария знает, это конец ее правления. — Голос матушки торжествующе звенел. Я спросила:
— Где твой муж?
Мать загадочно улыбнулась.
— Я беспокоюсь о тебе, Дамаск, — тотчас же сказала она. — Я хочу, чтобы ты забрала девочек и перешла в Кейсман-корт. Я бы не хотела, чтобы ты оставалась сейчас здесь, когда торжествует правое дело.
— А если сэр Томас потерпит поражение?
— Никогда.
— Мама, — спросила я, — где твой муж?
— Он занят делом, — ответила она.
— Делом? — спросила я. — Вместе с сэром Томасом?
Она не ответила, а я не настаивала, потому что боялась за нас. Я спросила:
— Сэр Томас хочет посадить на трон Джейн Грей или принцессу Елизавету? И ты думаешь, что народ будет стоять и смотреть, как свергают его законную королеву?
— Я хочу, чтобы ты пошла со мной в Кейсман-корт, — ответила матушка.
Холодным февральским днем, на следующий день после того, как мать умоляла меня быть благоразумной, войска восставших вошли в Лондон, и начались бои на улицах столицы.
Я слышала, что королева не потеряла присутствия духа, ведь именно ей пришлось утешать рыдающих придворных дам. Позже я узнала, как близок был Уайтат к успеху. Возможно, он бы и победил, но, окруженный и отрезанный от своих войск на Флит-стрит, сдался, сочтя битву проигранной.
Матушка пришла в отчаяние, и я, зная, что Саймона нет, отправилась в Кейсман-корт проведать ее.
— Что происходит? — спрашивала она. — Почему эта католичка всегда побеждает?
— Наверное, — ответила я, — потому, что она законная королева.
Вскоре после этого Джейн, королеву девяти дней, и ее мужа казнили. Это был печальный день даже для фанатичных папистов, ибо они хорошо понимали, что шестнадцатилетняя королева никому не враг и не виновна. Она не желала короны, ее заставили честолюбивый свекр и муж. И вот Джейн с завязанными глазами отвели к плахе, и ее светловолосая голова упала с плеч.
Принцесса Елизавета тоже была замешана в восстании. Поговаривали, что сэр Томас хотел отдать корону ей, а не Джейн.
— Елизавета очень коварна, — сказал Бруно, — и жаждет взойти на престол. Жаль, что они не отрубили голову ей вместо Джейн.
— Бедная Елизавета! — возразила я. — Она так молода.
— Ей двадцать лет — достаточно много для того, чтобы вынашивать честолюбивые замыслы Королеве не следовало оставлять ее в живых.
Но королева пощадила ее, потому что сэр Томас Уайтат, которому в апреле того же года отрубили голову, заявил перед смертью, что принцесса Елизавета не замешана в заговоре против своей сестры.
