Перл Бак - Гордое сердце
Кроун сервировал кофе на террасе, куда Блейк пришел к Сюзан. Прежде чем сесть, он приподнял ее голову за подбородок и резко поцеловал в губы. Сюзан не отстранила его, даже не отвернулась. Налив ему кофе и подав чашку, она увидела в его глазах странное выражение, слегка насмешливое и явно триумфальное.
— По крайней мере, позволяешь мне поцеловать себя.
Сюзан отвернулась.
— Как хороша сегодня река! — сказала она почти неслышно. Та действительно была великолепна. Над водой поднималась туманная дымка. Она медленно и волнообразно возносилась вверх и вскоре захватила в свои сети звезды. Эта красота привела Сюзан в трепет, и сердце ее внезапно забилось от страха, а на глаза навернулись слезы. Она вздрогнула от внутреннего плача. Блейк был очень дорог ей. Она все еще любила его. Мгновение она выжидала, не отрывая взгляда от тумана.
— Но то, что я сказала — серьезно, Блейк. — Голос ее звучал твердо.
* * *Снова появившийся в Нью-Йорке Дэвид Барнс внимательно осмотрел семь созданных ею скульптур.
— Они совершенно новые, — сказал он. — Я не вижу в них ни следа от Франции.
— Они американские, — ответила она.
— Сомневаюсь, что вы можете знать, какие они. — И через минуту он добавил: — Блейк определенно не оказал на вас влияния.
— Да нет, оказал, — отозвалась она.
— Я не вижу его.
— Он оказал на меня влияние: я теперь в еще большей степени являюсь сама собой, — ответила она, а так как Барнс ничего не говорил и только обеими руками ерошил и без того растрепанные волосы, то она постаралась объяснить ему, что чувствует. — Я могу использовать молоток и резец намного эффективнее, чем язык, Дэвид. Я думаю, что когда мы с Блейком влюбились друг в друга, я вложила в него свою жизнь и погибла. Целый год я ничего не делала. Но затем, однако, мой отец сказал нечто такое, что заставило меня снова обрести себя — в противном случае я в один прекрасный день умерла бы, не исполнив своего предназначения в этой жизни. И если бы так случилось, то вся жизнь потеряла бы смысл. И потому я начала работать. А за работой мне необходимо было быть независимой, и чем больше я работала, тем больше я обретала прежнее расположение духа, и притом невольно, автоматически, не принуждая себя избавиться от всех мыслей о ком угодно. Это получалось само собой.
— Ну, вот оно! — выкрикнул Барнс. — Мне можно теперь спросить у вас, зачем вы вообще, черт возьми, вышли за него?
— Он дал мне нечто, чего у меня до этого не было. — При воспоминании о часах страстной любви с Блейком у нее задрожали губы, и щеки покраснели под проницательным взглядом Дэвида Барнса. Но она знала, что ей нельзя отвести взгляда. — Он сделал меня женщиной, — сказала она.
Дэвид Барнс нетерпеливо сгреб бороду в кулак.
— Сюзан, — начал он нежно, — с первого дня, когда вы вошли в мое ателье в той развалине, тогда, много лет назад, в провинции, я осознал, что вы прекрасны. Вы это знали?
Она покачала головой.
— Нет, Дэвид. Я никогда об этом даже и не думала.
Он сел перед нею на пол и скрестил ноги.
— Я знал, что вы этого не замечали. И я никогда бы и не сказал вам об этом. А когда вы приехали в Париж и пришли в мое ателье, я мог сказать вам это. Вновь и вновь я хотел вам сказать об этом, но не сделал этого. Я чувствовал, что никакой мужчина не имеет права… прикоснуться к вам только потому, что вы случайно являетесь женщиной.
— Я никогда даже и не подумала об этом. Даже во сне…
— Я знаю, — сказал он, — но если бы я протянул руку…
Она покачала головой.
— Я думаю, что нет, Дэвид, — ответила она мягко.
Он вскочил с пола и сел на подоконник.
— Это неважно, — сказал он горько. — Запишите в мою пользу по крайней мере то, что я никогда не протянул руку. А Блейк — да… но у него было нисколько не больше прав, чем у меня. И думал он при этом только о себе — а я думал о вас.
— Я верю вам, — сказала Сюзан.
Барнс долго смотрел на нее.
…Но Блейк был смел, и она исполнила его желание и не жалела об этом. И, если бы ей пришлось заново принимать решение, она сделала бы точно так же, потому что и Блейк стал содержанием ее жизни. Без него у нее не было ощущения полноты жизни. Она все еще думала о нем, захлестнутая половодьем страстного желания. Она всегда будет его любить этой слепой, но глубокой любовью, даже несмотря на несовпадение их взглядов на те или иные вещи и разность интеллектов. Поглощенная своими мыслями, Сюзан молча смотрела на Барнса, и тот, не в состоянии вынести ее взгляда, сурово произнес:
— Ну, нам надо вернуться в действительность. Эти статуи, Сюзан, вы должны выставить. Их, конечно, немного, но мы можем послать за той вещью, которую вы делали в Париже. Вам пора начать. Это будет для вас нелегко, вы женщина, а это — большая гонка. Критики ждут от женщин изящных мелочей. Мы должны вбить в их головы, что вы не делаете елочных украшений или пресс-папье. — Он посмотрел на скульптуру Сони. — Черт, но какая вы все же трудяга! — пробормотал он. — Блейк видел эту Соню? — спросил он.
— Он не видел ни одной из этих работ, — сказала Сюзан.
— Не видел ни одной?! — Лицо Дэвида стало задумчивым.
— Нет. У него всегда слишком много работы — он делает одну вещь за другой. Мне кажется, что в этом виновата я — я не очень разговорчива. Я вообще не говорила с ним о своей работе.
— Гм! — Его огромные, огрубевшие руки теребили бороду. — Было бы интересно, если бы его и ваши работы экспонировались вместе, только я не хотел бы тогда быть в вашей шкуре. Знаете что, Сюзан, вот что мне пришло в голову: присоединяйтесь-ка к моей выставке — к моим «титанам»! У меня их двадцать один, и я буду выставлять их в ноябре. Я дам вам часть площади. Дэвид Барнс и Сюзан Гейлорд! Я говорю это без хвастовства, но вы могли бы сделать себе рекламу.
Она была ему так благодарна за его предложение, что подошла к нему и пожала его крупную руку — она словно сжимала в руке суковатый корень дерева. Мгновение он держал свою руку растерянно и неуклюже, а после неловко высвободил ее.
— Я даже не могу выразить, как я вам благодарна, Дэвид, — сказала Сюзан смущенно. — Вы меня глубоко тронули своей любезностью. Но мне нужно работать в одиночестве, и моя работа так же должна стоять особняком. Я не могу прикрываться вашим именем.
— Вы ничего не знаете об этой тонкой игре, — Барнс потер свой большой плоский нос. — Я не раз сталкивался с этим и скажу вам, что для мужчины, который вынужден продираться через эти джунгли интриг, это достаточно тяжело, а для женщины — и вовсе безнадежно. Вас не будут принимать всерьез. Все эти разговоры о равноправии — болтовня. А художники являются самым мерзким и эгоистичным сбродом — каждый старается перебежать дорогу другому. Если женщина талантлива в искусстве, то мужики бесятся из-за нее — они и так достаточно ревниво относятся к творчеству, но когда женщина составляет им конкуренцию — это для них просто дерзость. Если вы родились женщиной, то вы были прокляты в тот же день, то есть, конечно, если вы занимаетесь чем-то, в чем вы соперничаете с мужчинами.
