Энн Чемберлен - София и тайны гарема
– Молю Аллаха, чтобы это была не ваша провинция, – пробормотал я, от души надеясь, что он не заметил в моем тоне привкуса горечи.
Мои слова заставили нашего радушного хозяина слегка опешить.
– О… конечно же нет! Поверьте, мой друг, у меня и в мыслях такого не было! Право же… что это вам пришло в голову?! Конечно, он юноша весьма многообещающий, но отличается поразительной скромностью. И к тому же, как мне показалось, начисто лишен честолюбия.
– Да, да. Сам не понимаю, что это на меня нашло, – оправдывался я, спохватившись, уж не выдал ли я себя. – В тот день, когда мы с ним случайно столкнулись возле мечети, мне показалось, он придерживается весьма философских взглядов на жизнь. И сейчас я всего лишь хотел сказать, что губернаторский пост – дар небес. А счастья, знаете ли, никогда не хватает на всех. И если одному достанется его сверх меры, то, значит, кому-то не достанется вовсе.
– М-да… Так я, знаете ли, взял на себя смелость пригласить его отобедать у нас нынче вечером. Надеюсь, вы не станете возражать, друг мой?
Что я мог сказать? В конце концов, я такой же гость в этом доме, подумал я про себя.
Желая немного размяться, я вышел из дома и отправился в город, намереваясь посетить мечеть Ала уд-Дин.
На Востоке немало прекрасных мечетей, но мечеть Ала уд-Дин была особенно хороша: украшенная затейливой резьбой по мрамору, она невольно заставляла вспомнить античные памятники архитектуры, а стена, которой она была обращена к Мекке, выложенная изразцами чудесной ручной работы, могла привести в восторг кого угодно. Решив, что именно в этом и кроется причина охватившего меня благоговейного чувства, я подошел поближе, собираясь рассмотреть ее как следует. Но внезапно мое внимание привлек какой-то неясный звук – нечто вроде приглушенного бормотания, доносящегося прямо у меня из-под ног. Приглядевшись повнимательнее, я увидел человека. Его присутствия, признаться, я сразу и не заметил – может быть, потому, что он странным образом сливался со стеной, возле которой сидел. Поджав под себя ноги, человек устроился прямо на полу, держа на коленях перед собой священную книгу, из которой тихонько читал нараспев:
Любовь возжигает прах таинственным огнем,
Пробуждая даже в горах пылкое желание.
Благословен тонущий в океане любви,
Ибо небеса посылают ему хлеб насущный.
Я тут же узнал бессмертные строки Матснави Шарифа, суфия
[24] Руми. Тот, кто произносил их, был до самых глаз закутан в заплатанный плащ, выдававший его принадлежность к ордену нищенствующих дервишей.
Ноги мои сами собой подогнулись, и я уселся на пол возле него так близко, что колени наши соприкоснулись.
– Скажи мне, мой друг, – улыбаясь, начал я, вдруг вспомнив тот день, много лет назад, когда мы вот так же сидели с ним, чувствуя, как покачивается под нами палуба корабля. – Что имел в виду святой Руми, когда говорил «океан»? Мужчину? Или женщину?
Хусейн – ибо этот оборванный дервиш был именно он, – поднял вверх палец, призывая меня к молчанию, и продолжал читать лишь слегка возвысив голос, словно для того, чтобы я не упустил ни слова.
Он прочитал всю поэму до конца. Его низкий звучный голос, который не портило даже легкое пришепетывание, и вызванные им таинственные образы захватили меня настолько, что очень скоро я перестал понимать, где нахожусь. Глубокие темно-синие и красные цвета изразцовых плиток, которыми были выложены стены мечети, и устилавшие пол ковры стали расплываться у меня перед глазами, как мозаика из цветных стеклышек – восхитительно трепещущая, переливающаяся всеми оттенками и при этом поразительно изменчивая. И все это дрожало и двигалось у меня перед глазами, словно в калейдоскопе.
Хусейн замолчал, и повисла долгая пауза. Только тогда, наконец, он ответил на мой вопрос. Вернее, он считал, что ответил, но в эту минуту, когда у меня в голове еще все кружилось и плыло, а сердце стучало в унисон со стихотворными строками, мне тоже показалось, что это был ответ, которого я ждал.
Ответом была строка из Корана:
И Он – да будет прославлено величие нашего Повелителя –
Не возьмет себе супруги, как не будет иметь и потомков.
За этим снова последовало молчание. Потом Хусейн осторожно закрыл книгу, сложил небольшую подставку, на которой та стояла, сунул их под мышку и вернул и то и другое служителю.
Только уже оказавшись во дворе мечети, он снова позволил себе заговорить со мной так, словно мы и не расставались.
– Братия собирается сегодня вечером. Ты придешь?
– Ничто не может быть более лестным для меня, чем твое приглашение, – отозвался я.
Не проронив больше ни слова, мой старый друг повел меня за собой: миновав шумные улицы города, мы углубились в лабиринт садов и принялись петлять по нему, пробираясь между монастырскими постройками и зданиями медресе к залу, где суфии его ордена проводили свои обычные собрания.
Поначалу я считал, что мне отводится роль обычного наблюдателя, однако последующие события убедили меня в обратном. Укрывшись в уголке, я молча смотрел, как вначале шейх, а затем невидимый глазу дух их основателя принимают знаки почитания и поклонения от всех собравшихся, и внимательно слушал молитвы, хотя и не понимал ни единого слова. Но потом внезапно монотонное бормотание прорезал пронзительный вопль шома
[25], сопровождаемый оглушительным рокотом барабанов, и весь зал, как один человек, вскочил на ноги. Слишком ошеломленный всем этим, чтобы думать, я последовал их примеру. Не успев еще толком ничего сообразить, я вдруг заметил, что стоящий передо мной Хусейн крепко держит меня за руку а другой моей рукой уже завладел незнакомый мне человек. И вот мы, уже все вместе, медленно и плавно движемся по кругу под музыку.
Наступил момент, когда я почувствовал, что еще немного, и я, утратив всякое чувство реальности, окончательно перестану быть самим собой… перестану существовать. О Господи, подумал я в ужасе, если это продлится еще какое-то время, я просто перестану быть личностью… Я крохотной каплей вольюсь в океан других человеческих существ, чтобы остаться там навеки. При одной только мысли об этом меня прошиб ледяной пот.
– Нет, – заикаясь, пробормотал я. Голова у меня кружилась, перед глазами все плыло. – Нет! – выкрикнул я, и вопль мой перекрыл монотонный гул голосов, повторяющих имена Пророка.
Хватая воздух широко раскрытым ртом, я на подгибающихся ногах пробрался к двери и выпал наружу.
Там я с наслаждением вдохнул полной грудью чистый прохладный воздух. Чувствуя, как в голове у меня немного проясняется, я поднял голову к небу. Оно было усеяно яркой россыпью звезд. И тогда звезды вдруг превратились в глаза Хусейна, смотревшие на меня словно сквозь бескрайние просторы Вселенной, и сон, который я впервые увидел в чайхане Баба Ахлям, повторился снова. Старый дервиш лишился своей седины, разом став моложе, кости его обросли плотью, только на этот раз к моему сну добавилось еще одно видение. В этот раз я увидел Хусейна таким, каким я оставил его на базаре пять лет назад, когда боль и стыд, сжигавшие меня, еще не успели стать для меня привычной мукой, и я, обезумевший, был глух и слеп ко всему остальному.
