Елена Арсеньева - Опальная красавица
– Одна нога у нее уже, видимое дело, в гробу. Лекаря звать? А где ж его взять? Да и лекарь бог, что ли: вложит он душу, ежели она вылететь собралась?
Ах, как страстно хотелось Елизавете вылететь на волю из клетки, куда ее заперла судьбина! Порою вера, надежда, мудрость не выдерживали, подводили, оставляли ее, и тогда одна лишь любовь удерживала ее душу от пагубного уныния. Она в сердце своем раздувала почти угасшую искру в неоглядный костер и шептала, словно молитву:
– Я не умру! Я убегу отсюда! Я еще покажу Алексею его сына!
Ожидание казалось вечным, и она даже не сразу поверила, когда наконец пришел Данила и передал, что дело почти слажено: осталась лишь самая малость. Завтра нужный человек здесь появится, так пусть же графиня скрепится и ничем не выдаст своих чувств, своего смятения, даже если ей покажется, что посетителя своего она прежде видела.
Завтра все решится!
* * *– Дело слажено! – сообщил Данила Кравчуку. – Самая малость осталась.
– Какая еще малость?! – Начальник тюрьмы грозно свел брови, но Данила не испугался.
– Узнать, как цыгана к больной провести.
Кравчук отвел глаза. Видно было, что он колеблется: конечно, и Даниле, и цыгану определено умереть и ничего не выдать, а все же как решиться приоткрыть им одну из главных тайн Жальника, принадлежащего Ордену более, чем государству? Но делать было нечего, и Кравчук снова обратил к Даниле маленькие черные глазки, напоминающие уголья, воткнутые в плохо пропеченное тесто:
– Ладно. Когда он готов будет?
– Уже ждет, – быстро проговорил Данила. – Сейчас ждет!
Кравчук схватил свой суконный, мехом подбитый плащ:
– Пошли, коли так!
Они быстро шли подземной дорогою, десятки раз исхоженной, исследованной Данилою, но на сей раз ему не приходилось ни от кого таиться, ибо Кравчук сам шел впереди и освещал дорогу факелом. Когда послышался звук воды, медленно сочившейся в «Кравчукову мотню», Данила украдкой перекрестился. Где-то здесь зарыл он Фимку, и ко всем проклятиям, расточаемым ей, в ту ночь добавились новые, ибо снять доски, выкопать в стене углубление, засыпать труп и прибить доски на старое место – все в полумраке, все тишком, все тайком! – было ох как нелегко.
Кравчук все шел да шел. Данила озадачился. Не он ли перещупал здесь каждую пядь стены, разыскивая потайной выход? Путь оканчивался тупиком, это было ему известно доподлинно, однако Кравчук не замедлял шага, словно непременно желал со всею быстротою уткнуться в стену. Данила изо всех сил старался не отставать, смотрел во все глаза, но все же упустил тот миг, когда свет факела взметнулся, словно огненный хвост жар-птицы, и исчез, оставив Данилу в кромешной тьме. Он замер от внезапного ужаса, но тут же вновь появился свет, из тьмы выступило лицо Кравчука, и раздраженный голос рявкнул:
– Чего стал? Пошли!
– Куда? – пролепетал Данила, впервые обрадовавшийся лицезрению начальника тюрьмы, а тот усмехнулся:
– Не видишь разве?
Он подсунул факел вплотную к стене, и Данила увидел... и сразу догадался, почему ни Елизавета, ни он сам не могли отыскать потайной выход: он был скрыт двойною стенкою, проникнуть за которую можно было, только доподлинно зная, где она, ибо щель была тщательно замаскирована широким, в два обхвата, столбом опоры.
Данила мысленно выругался. Этот столб казался вплотную втиснутым в земляную стену. Дурак, почему он не удосужился его ощупать! Насколько все теперь было бы проще!
Но времени на самобичевание уже не оставалось: Кравчук проявлял нетерпение, и Данила со всех ног рванулся вперед. Не более чем через сто шагов свет факела осветил тяжелую дверь, потянув которую Кравчук проворно взбежал по ступеням, и лица Данилы коснулось влажное дыхание ночи.
Темно было – хоть глаз выколи, ибо осторожный Кравчук оставил факел в светце за дверью. В такой-то темнотище Даниле нипочем не отыскать места встречи!
– Где мы? – выдохнул он чуть слышно, и Кравчук тоже невольно понизил голос, отвечая:
– В полуверсте от Жальника, в рощице, что на пути к деревне, помнишь такую?
– Помню, – оживился Данила. – А там где?
– Ежели когда хаживал обходной тропкою, небось видел три выворотня, один на другой нагроможденные? Вот здесь мы и есть.
– Здесь?! – едва не всплеснул руками Данила, так что Тарас Семеныч проворчал:
– Мы-то тут, а вот приятель твой где же?
Данила только головой покачал изумленно. Ну, не зря говорят, что цыган с чертом водится! На спор шел, лишь бы доказать Даниле, что неспроста эти выворотни здесь лежат: не божьим положены промыслом, а человеческим, и не померещилось ему, когда видел третьеводни высокого человека в черном, который в рощу вошел, а выйти из нее не вышел, словно сквозь землю провалился, и путь его лежал как раз мимо этих выворотней. Ну, цыган!.. Слава господу, Данила не поперечился, когда тот заявил, что будет дожидаться их с Кравчуком именно здесь. Наверное, он уже ждет...
Данила напряженно вглядывался в темноту. Рядом нетерпеливо сопел Кравчук. Узник уже отчаялся различить хоть что-то и вознамерился шумнуть, как вдруг неподалеку вспыхнул и тотчас погас слабый красноватый огонек... и еще раз, и еще! Это был их с цыганом условный знак, который тот подавал своею трубочкой-носогрейкою, с коей не расставался ни днем, ни ночью. Данила трижды негромко свистнул на разные голоса, и мгновенное воспоминание резануло по сердцу: Вольной, напялив черный кудлатый парик Соловья-разбойника, учит восхищенного Данилу своему разбойничьему посвисту... В это время послышались торопливые легкие шаги, которые были бы вовсе бесшумны, разгуляйся по лесу хоть самый малый ветерок, но сейчас вся природа, чудилось, затаила дыхание, а потому каждое движение казалось особенно громким.
Кравчук проворно сбежал на несколько ступеней, тут же воротился с факелом и сунул его прямо к лицу незнакомца. Мелькнули словно бы навеки прищуренный глаз, нос, что ястребиный клюв, курчавая, с сильной проседью, бородка, серьга в ухе – и вновь скрылись во тьме: Кравчук опустил факел, словно испугавшись того, что увидел.
Воцарилось молчание. Начальник тюрьмы, очевидно, ждал почтительного приветствия, ну а цыган – вопроса, и оба не желали уступать друг другу. Однако цыган все же перемолчал Кравчука!
– Ну, – наконец-то изволил спросить начальник тюрьмы грозно, неприязненно и недоверчиво, – что ты можешь, что делаешь?
– Чурую воды, землю и людей, – высокомерно промолвил цыган. – Все делаю, что пожелаешь! Хошь, такой морок сейчас наведу, что увидишь, как два медведя съели друг друга?
– Больно смел ты да нагл, – проворчал Кравчук. – Аль не обломали еще?
– Что ж, барин, случалось, обламывали, – с достоинством отвечал цыган. – Случалось и за барымту [64] быть закованным в железы, однако бог милостив, отводил от меня кары суровые.
