Елена Арсеньева - Любимая наложница хана (Венчание с чужим женихом, Гори венчальная свеча, Тайное венчание)
– Да кто ж он таков? Неприятель Сеид-Гирея?
– О, еще какой! Правда, всего полгода назад я частенько встречал его в Хатырша-Сарае. Тогда Ахмет Мансур числился среди лучших друзей господина нашего, султана!
– Проклятый айдамах! – проворчала Гюлизар-ханым. – Нечестивый предатель!
– Ну, будь же справедлива, сестра моя Гоар, – усмехнулся Баграм, – ведь если кого-то и можно называть предателями, то в первую очередь, пожалуй, Гиреев!..
Гюлизар-ханым яростно сверкнула глазами, но, не найдя что сказать, только недовольно отвернулась, когда Лиза принялась еще настойчивее допытываться, кто же такой Мансур.
И вот что поведал Баграм.
* * *
Два брата Мансуры находились в чрезвычайно дружеских отношениях с Сеид-Гиреем, подобно предкам своим. Особенно Ахмет, самый старший и разумнейший, был настолько близок к хану, что почти не разлучался с ним.
Однажды Ахмет сообщил Гирею, что собирается жениться на девице из знатного рода, Хаджике. Гирей одобрил его желание, но ему непременно захотелось увидеть особу, избранную гордым беем. Естественно, что желание сие было вознаграждено. Но, увы, хан до того пленился красою невесты, что пожелал любой ценой завладеть ею…
Через некоторое время после свадьбы Ахмета хан прознал, что братья Мансуры выехали на охоту и молодая жена осталась в доме только лишь со своими женщинами. Через преданных слуг Сеид-Гирей похитил ее и привез в свой гарем, где скрыл под чужим именем, предполагая, что мужу и в голову не придет обвинить хана. Тем не менее один из друзей Ахмета Мансура, проведав о свершенной гнусности, сообщил о том обманутому супругу. Мансуры тут же поклялись отомстить бесстыдному Гирею, который не умел оценить их. Передумав, чем бы сильнее поразить хана, они собрали шайку лучших молодцов и порешили сделаться айдамахами: переселиться в леса и громить ханство до тех пор, пока аллах не лишит престола презренного Гирея.
– Но я-то зачем ему понадобилась? – вскричала Лиза. – Иль попутал с кем?
– Ты забыла, с чего я начал, – укоризненно произнес Баграм. – Сеид-Гирей похитил молодую жену Ахмета. Немногим известно, что Хаджике уже была тогда беременна и вскоре умерла в преждевременных родах. Думаю, что теперь Ахмет решил расквитаться за новый и старый позор, похитив тебя, несущую во чреве своем плод Гирея!
Он ожидал взрыва ужаса, но Лиза сидела неподвижно, понурив голову.
Баграм подошел к молодой женщине и легко коснулся ее плеча:
– Устала?
Лиза молчала.
Баграм, тревожно переглянувшись с сестрою, с трудом опустился на пол.
– Ты устала, Рюкийе?
Лиза медленно кивнула и вдруг повернулась к Баграму так резко, что он невольно отшатнулся.
– Устала?.. Да. Я жить устала! Понимаете? Устала быть добычей! Меня можно купить и продать, бросить в постель и выгнать из нее, прижать и оттолкнуть, избить, убить, отомстить кому-то через меня… Но при чем тут я? Что мне-то за дело до Гиреев и Мансуров? Да, может, Сеид и не вспомнит обо мне больше ни разу, а этот безумец станет терзать меня только за то, что семя Гиреев проросло в моем лоне… Я помню, с чего это началось, но не знаю, когда же это кончится! Я хочу быть сама по себе, нести свою вину, а не проклятие неизвестного мне рода! Не хочу расплачиваться за чьи-то грехи! Хочу сама выбирать, сама прощать или не прощать, сама! Когда все это кончится, эффенди?
– О дитя! – Тихий печальный вздох был ей ответом. – Но ведь все это только начинается…
Его слова оказались подобны последнему удару, который добивает жертву. Лиза умолкла, прильнув к Баграму, а он едва слышно зашептал, словно опасаясь нарушить тишину, воцарившуюся в хижине:
– Мне всегда казалось, что мужчины в глубине души уверены, будто женщины им не нужны, они помеха в страшных и грандиозных замыслах мироустройства или мироразрушения, потому так немилосердны с ними, отшвыривают их от себя, топчут ногами.
А ты, Рюкийе… Несчастье твое и счастье в том, что ты родилась женщиной. Время наше к женщине сурово… Да и есть ли, было ли, настанет ли милостивое к женщине время?! Она извечно жертва, но и властительница, добыча и охотник, отчаяние и радость, смерть и казнь, ненависть и любовь. Каждая слеза – рана твоей душе, каждая потеря – седая прядь в твоих волосах. Мужчины, дети, грозы, улыбки, рассвет, цветение трав, волна морская или опавшие листы – это все ты, Рюкийе. И это есть. И это будет всегда. И это только начинается!
Он снова и снова нашептывал что-то бессвязное, успокаивающее, блаженно-ласковое, пока Лиза, медленно всхлипывая, будто наплакавшееся дитя, не прикрыла сонно глаза.
Баграм с облегчением вздохнул, но в этот миг щелястая, плохо сбитая дверь распахнулась и на пороге появился чернобородый, угрюмый человек в поношенном бешмете.
Ахмет Мансур!
* * *
Там, за его спиной, был солнечный свет, и птичий гомон, и лесная прохлада, и звон ручья, и жизнь, а он стоял в дверях. Черный, будто вестник смерти…
Гюлизар-ханым, схватившись за сердце, сжалась в комок в своем углу, а Лиза и Баграм так и сидели, прижавшись друг к другу, уставившись на бесстрастное, словно и впрямь неживое лицо Ахмета. В левой руке он держал мешок из узорчатого атласа, в правой – ятаган.
– Я пришел оказать тебе услугу, Рюкийе-ханым, – произнес Ахмет так спокойно, что у Лизы немного отлегло от сердца.
– Какую же? – прошептала она.
– Мне известно, что тебе неугоден плод, который ты носишь. Я пришел избавить тебя от него.
Лиза молчала, ничего не понимая, как вдруг Гюлизар-ханым вскочила, потрясая кулаками:
– Это Чечек! Нечестивица! Шелудивая ослица! Грязная слизь! Обглодыш собачий!
Она еще долго вопила бы, вне себя от злости, если бы изумленный Ахмет не взмахнул угрожающе ятаганом:
– Замолчи, женщина! Что за джайган [112] в тебя вселилась?
– Я говорю об этой продажной твари, о твоей пособнице, которая выдала нас тебе! Вместо того чтобы сказать господину, куда мы пойдем, она донесла тебе. Да будет проклятие небес над вами обоими! А ты, Ахмет Мансур, признайся-ка, чем купила валиде Сеид-Гирея? Или она предпочла твои зловонные объятия ласкам благородного султана?!
Похоже, Ахмет был так ошарашен, что даже не замечал оскорблений, которыми осыпала его армянка. Лицо его приняло растерянное выражение; он непонимающе переводил взгляд с Гюлизар-ханым, которая рыдала, ломая руки, на Баграма, который, очевидно, кое-что понял из этих несусветных выкриков, потому что поднялся на ноги и, подойдя к сестре, посмотрел в глаза.
– Что все это значит, Гоар? Откуда Чечек могла узнать о том, что мы замыслили?
