Виктория Холт - Принц-странник
Генриетте не нравился Лоррэн. Ей было известно, что он враждебно настроен к ней. В ее присутствии он держался подчеркнуто нагло и, вне всяких сомнений, задался целью доказать жене хозяина дома, что он в роли «милого дружка» является персоной более важной, чем жена брата короля. Помимо связи с Филиппом он был любовником одной из фрейлин Генриетты, мадемуазель де Фьенн, и цинично использовал эту девушку для того, чтобы разжигать ревность Филиппа.
Кошмарный треугольник! Иногда Генриетте казалось, что она жена самого плохого на земле человека. Лишний повод сказать: будь она замужем за Людовиком, насколько счастливее была бы ее жизнь!
На следующий день в Пале-Рояль пожаловал Людовик собственной персоной. Он был рассержен и даже не потрудился организовать официальную аудиенцию, а прямо пришел к ней.
— Я обнаружил, мадам, — сказал он, — что в балете отсутствуют роли для мадемуазель де ла Вальер и мадам де Монтеспан.
— Все верно, сир, — ответила Генриетта.
— Но вам известно о моем желании видеть этих талантливых дам в главных ролях.
— Из обещания, данного вами вашей матери, королеве, я сделала вывод, что вы больше не намерены приглашать этих дам ко двору.
— Вы не правильно поняли мои намерения, мадам.
Генриетта грустно взглянула на него — Тогда ничего не остается, как переделать балет, — быстро сказала она.
— Благодарю тебя, сестра. Это именно то, о чем я хотел попросить тебя.
— Мадемуазель де Ла Вальер едва ли в состоянии танцевать, сир.
— Дайте ей роль, где она могла бы сидеть, и придумайте костюм, который скрыл бы от глаз ее состояние.
— Но это роль королевы…
— Совершенно верно, роль королевы. И вы отдадите ее мадемуазель де Ла Вальер.
— Но как же королева?
Людовик с раздражением посмотрел на нее.
— Королева не питает большой любви к балету. Генриетта вспомнила печальную малютку-королеву, еще вчера рыдавшую у нее на коленях из-за того, что ее отодвигают в сторону ради любовниц короля. Подумала она и о бедной маленькой Ла Вальер, которую, вероятнее всего, затмит на балу ослепительная и пышущая здоровьем де Монтеспан. Ла Вальер бессмысленно даже пытаться запереться в монастыре: если бы она это сделала, Людовик, вероятно, не слишком бы торопился отыскать ее и вернуть ко двору.
Так они и стояли друг напротив друга — величественный даже в дурном расположении духа Людовик, и воздушно-очаровательная в своей печали Генриетта. Горе тому, кто полюбил короля-солнце, с неожиданной досадой подумала она.
Людовик продолжил:
— Остается еще один вопрос, который я хотел бы обсудить с тобой, сестра. Речь идет о моем сыне.
— Дофине?
— Нет, о будущем сыне Ла Вальер. Я бы хотел, чтобы он воспитывался при дворе, может быть, здесь, в Пале-Рояле, а может быть, в Тюильри. Он не должен сгинуть в безвестности, ибо это мой сын. Он должен с рождения внушать истинно королевские почести, и я желаю, чтобы все это осуществилось.
Генриетта склонила голову.
— Я исполню любое ваше приказание, ваше величество, — ответила она.
Смерть матери все же сказалась на короле, подумала она. Как в свое время сказалась и смерть Мазарини.
Людовик снова взял себя в руки и начал обсуждать балет. Ла Вальер, которая вот-вот должна была родить ребенка, получила роль главной фрейлины королевы. Королевой же должна была стать наглая и пробивная мадам де Монтеспан.
На Генриетту навалились новые заботы. Чарлз вел войну с фламандцами, и отношения между деверем и зятем были крайне напряженными.
Голландцы все медлили выполнить данные Людовику обещания; будучи посвященной в детали, Генриетта знала, что до войны между Англией и Францией рукой подать.
Генриетта-Мария, вернувшаяся во Францию в связи с охватившей Англию эпидемией чумы, как и дочь, была потрясена самой мыслью о возможности столкновения между Францией и Англией.
Королева и ее дочь много часов провели вместе в напряженных обсуждениях создавшегося положения, и, возможно, мучительная тревога этих дней во многом способствовала тому, что у Генриетты произошел выкидыш.
Королева ухаживала за дочерью во время болезни. Сама она быстро старела, страдала от сердечной недостаточности и хронической бессонницы. Она и раньше была далеко не самым веселым собеседником, а сейчас, с бесконечными рассуждениями о старости и воспоминаниями, которые навеяло ей пребывание в Англии, стала вовсе невыносима.
День ото дня приходили все более мрачные вести. Людовик заключил, что Чарлз ему больше не друг, в Голландию для борьбы с союзником Чарлза епископом Мюнстерским Христианом-Бернардом фон Галеном были посланы французские части.
Никогда в жизни Генриетте не было так тяжело.
Ее нежно любимый брат и мужчина ее мечты оказались врагами, и при этом каждый искал в ней сочувствия и поддержки в своих действиях.
— Итак, — сказал Людовик, — вам придется выбирать между нами двумя. Кто же именно, Генриетта?
Она подняла глаза на его красивое лицо.
— Чарлз мой брат, и никто не заставит меня разлюбить его. Но я люблю и вас, и кроме того вы мой король.
Людовика вполне удовлетворил ответ, и он подумал, что Генриетта может принести ему пользу при заключении мира с Англией.
Состояние войны между двумя королевствами сохранялось недолго, и в мае того же года и тот, и другой король уже помышляли о мире. Немалая заслуга в улаживании ссоры принадлежала Генриетте.
— Я буду молиться и верить, — сказала Людовику Генриетта, — что никогда более не увижу вас, воюющих друг с другом.
Людовик поцеловал ей руку.
— Я могу и впредь рассчитывать на твою преданность, Генриетта, не так ли? Ты ведь никогда не забудешь о нашей любви, которая выше всякого земного чувства, существовавшего когда-либо между смертными?
— Да, — сказала она твердо.
Больше всего на свете ей хотелось сейчас вернуться вместе с матерью во дворец Коломб и никогда, никогда не возвращаться к ненавистному Филиппу.
Восседая на помосте в центре зала, изысканно одетая, с бело-рыжим спаниелем Мими на руках Генриетта была центральной фигурой балета муз. Она рассеянно прислушивалась к декламации стихов, — их написал для балета Мольер, — вскользь глядела на танцующих, и, как всегда, взгляд ее оказался прикованным к одному из них, выделявшемуся среди всех своим ростом — к Людовику, одетому в бархатный, блистающий драгоценностями далматик; на своих высоких каблуках он казался особенно величественным, король-солнце, прекрасный, как сам Аполлон.
Оглядевшись, она увидела в толпе мадемуазель Монпансье, с момента рождения у Филиппа наследницы не являвшейся больше мадемуазелью двора. Бедная мадемуазель! В ней заметно поубавилось спеси по сравнению с молодыми годами. Ни один из блестящих браков, которыми она пренебрегла в прошлом, не состоялся. Ныне, если верить слухам, она была страстно влюблена в Лозана, лихого вояку-офицера, но рассчитывать на то, что такой брак будет разрешен, ей не приходилось.
