Елена Арсеньева - Роковая дама треф
Оливье насупился.
– Ты так изменилась, Анжель! Ты стала совсем другой! Но ничего! Это все беременность, – заявил он с видом знатока. – Погоди, родишь – и сама себя не узнаешь! Готов держать пари, что мы еще не раз украсим голову твоего мужа ветвистыми, кустистыми, развесистыми рогами.
– Готова держать пари, что к тому времени, как я рожу, он не будет моим мужем, – усмехнулась Ангелина и с любопытством уставилась на Оливье, у которого вдруг как бы натянулось лицо; и голос его звучал, как у чужого, хитрого, пронырливого человека:
– Ну и куда ты его намерена девать? Или придумала, как от него избавиться, а денежки мои положить в карман?
Ангелину передернуло. В глазах ее вспыхнуло возмущение. Господи, да неужели и впрямь бог войны осенял Оливье своими крылами, давая ему благородство, отвагу, мужество, а без его благосклонности от Оливье остался только провинциальный, вульгарный буржуа?! Она всегда с величайшим почтением относилась к своей нации, не считая при этом другие народы хуже, но сейчас высокомерно подумала, что в русских вольных просторах дышавший русским воздухом Оливье как бы вобрал в себя непоколебимой русской силы и величия, а когда воля и ширь сменились теснотою и затхлостью каменных улочек, он и сам сделался таким же… затхлым. И, брезгливо сморщив нос, она ответила небрежно:
– Успокойся! Твои деньги нужны только тебе! Мой отец достаточно богат, чтобы я не нуждалась в них. А что касается моего мужа, он обещал развестись со мной, едва мы доберемся до Лондона.
– До Лон-до?.. До Лон-до?.. – забубнил Оливье, не в силах проглотить новость, и это было так уморительно, что Ангелина не сдержала хохота, но тут же осеклась, увидев выражение лица Оливье.
– В Лондон собрались? Это зачем? И кто твой отец? Откуда знает о нем де Мон и почему не знаю я? Почему ты доверилась ему, а не мне? И если вы собрались в Лондон, то зачем меня притащили сюда? И как, скажите на милость, вы намерены выбраться из Франции? Если у де Мона есть пропуск на выезд, то в Англии его встретят залпом с пограничного судна. А если его ждут там, значит, с этого берега вслед ему прогремят выстрелы. Вам хочется очутиться меж двух огней, но мне-то – черта с два! – засыпал ее Оливье градом восклицаний и вопросов, среди которых основным все же был один-единственный: почему он только сейчас обо всем узнал – и то случайно?!
И вдруг ярость на его лице уступила место страху.
– О, я понял… – прошептал он, выкатив глаза, и это вызвало у Ангелины новый приступ безумного хохота. – Я все понял… Если де Мон намерен с тобой развестись и ты останешься в Англии, значит, мои денежки опять переходят ко мне. Ты-то не можешь перевести их в английские банки – мы в состоянии войны с Британией! И де Мон их теряет. Вот если бы не было меня, он преспокойно развелся бы с женой-распутницей, которая сама не знает, кто сделал ей ребенка, и остался бы очень-очень богатым человеком за счет ее приданого. Но все это возможно, если бы не было меня… Так-так… я понял! Я все понял! Меня ждет выстрел либо с английского, либо с французского берега, а если нет, то, надо полагать, уже готовы руки сбросить меня за борт где-нибудь посередине пролива? И тогда все получится именно так, как хотели бы вы!
Все, что он городил, выглядело так нелепо, что Ангелина только и могла махнуть на него рукой. Конечно, она тоже не понимала, зачем де Мон тащит Оливье в Англию. Ну как можно верить, что она питает к нему какие-то чувства?! Пожалуй, Оливье прав. Надо поговорить с мужем, убедить, что самое лучшее – отпустить «кузена» восвояси, отдав ему его вожделенные деньги. Похоже, ни былая слава, ни нынешнее счастье, ни возможная любовь не способны заменить ему сладостного шелеста ассигнаций и мелодичного звона золотых монет. Что же… Бог с ним. Каждый сам выбирает свой путь!
– Клянусь, ты прав! – горячо воскликнула она, соглашаясь, правда, отнюдь не с тем, что твердил Оливье, а со своими размышлениями, и ужаснулась, увидев, как исказилось его лицо. – Я скажу мужу, что ты не хочешь… что ты думаешь…
– Нет! – в ужасе закричал Оливье. – Нет, молчи, умоляю тебя! Когда-то я спас тебе жизнь – спаси и ты мою, не выдавай меня де Мону, не рассказывай, что я обо всем догадался! И… и прощай, Анжель! Считай, что меня уже нет в Кале!
И Оливье стремглав кинулся прочь по окраинным улицам, мгновенно скрывшись из виду.
* * *Нотариус только руками развел, когда, воротясь, увидел Ангелину в растерянности – и в полном одиночестве.
– Странно! Мне казалось, что у молодого человека есть голова на плечах, а он убежал от своего счастья. Ну, кого боги хотят погубить, того они лишают разума. Мне теперь не до него. Надо поторопиться. Но сначала – вот. – Он подал Ангелине узел. – Зайди в карету и переоденься. – Увидев, как взлетели в недоумении ее брови, пояснил: – Мы отправляемся в плавание не на пассажирском пакетботе, как бывало некогда. Опасности ждут нас, и если кто-то следит за нами, пусть же он потеряет наш след здесь, около этой кареты!
Ангелина послушно отправилась переодеваться. Потом ее примеру последовал де Мон, а снятые с себя вещи они тщательно упаковали в чемоданы – и оставили на месте. Ангелина несколько раз печально оглянулась, жалея о новых платьях, особенно об одном – очень красивом, синем, сшитом из запрещенного контрабандного муслина; потом вспомнила, что в Англии отец с матерью не замедлят приодеть ее как подобает, – и утешилась, и более не оглядывалась, и вскоре неопрятный старик в громоздком, обветшалом парике б la Louis XVI (в провинции их еще носили!) и скромная барышня в неприглядном платье и уродливом чепце, полностью скрывавшем волосы, быстро шли по улицам Кале, приближаясь к пристани.
Город показался Ангелине небольшим, но чрезвычайно многолюдным. Это была протестантская провинция – очевидно, из-за близости к Англии, – так что убогая одежда здесь не бросалась в глаза, напротив, роскошное платье вызвало бы любопытство и неодобрение. Двухэтажные дома тоже показались ей убогими и невзрачными. Воздух же был напоен сыростью и морской солью, которая щекотала и раздражала ноздри. Ангелина дернула плечами – ни за что на свете она не согласилась бы здесь жить!
Она думала, что муж поведет ее на пристань, однако им предстояло дождаться вечера, а потому они зашли в трактир. Есть ей не хотелось – слишком уж досадовала она на то, что время отчаливать еще не настало, – но, когда сели за стол, прекрасная рыба и свежие морские раки показались ей отменно вкусны. Де Мон спросил вина («Du meilleur!» [105] – приказал он, значительно подняв палец), и они с Ангелиною выпили по бокалу какой-то розовой кислятины – за удачу.
Наконец стемнело. Ангелина сидела как на иголках и была ошеломлена, когда нотариус, поднявшись, повел ее не на улицу, а в пустую кухню, да хоть бы вывел через какую-то заднюю дверь, нет – подвел к очагу и жестом приказал залезть в него.
