Елена Арсеньева - Последнее лето
Саша завопила – да! – и готова была уже бежать за билетами, однако Мопся выразила желание привезти их сама. Вприпрыжку Саша помчалась к брату, однако Шурка отчего-то большой радости не изъявил, промямлил:
– Может, с кем другим в Собрание сходишь, а?
Услышав же, что Мопся намерена вскоре привезти билеты лично, он стал бледен и еще более скучен, чем обыкновенно, сказал, что хочет выпить чаю, пошел за ним на кухню – и вскоре туда промчалась перепуганная тетя Оля с бинтами, ватой и патентованным американским маслом от ожогов «Burn» – Шурка умудрился опрокинуть себе на руку стакан кипятку.
Его уложили на диване в гостиной, причем он никак не давал к себе притронуться и перевязать руку, только стонал. Тетя была совсем близка к обмороку, Даня разрывалась между ними двумя, Саша тоже забегалась – словом, когда появилась Мопся, было решительно не до нее. Мопся постояла на пороге, вытягивая шею и пытаясь разглядеть что-нибудь в русановском мельтешении (только Константина Анатольевича дома не было, а так все приняли посильное участие, даже дворник Мустафа со своими бесстыжими магометанскими глазами), потом махнула рукой и ушла восвояси.
– Ничего, – сказал Шурка томным голосом, едва расслышав хлопок двери, и приподнял голову с подушки. – Мне уже лучше. Дайте мне мазь, тетя, я сам намажусь.
– Надо повязку… повязку наложить, – простонала тетя Оля, наконец-то завладевая мокрым рукавом и дивясь, отчего он такой холодный, словно облился Шурка не кипятком из самовара, а холодной водой из-под крана.
– Сказал же – сам! – рявкнул Шурка с интонациями вполне здорового человека, забрал баночку с «Burn’ом» и ушел в ванную комнату.
Сашенька, впрочем, на это уже не обращала внимания: она набирала номер телефона Вари Савельевой.
Варя оказалась дома и была грустная-прегрустная – Саша сразу вспомнила, как она плакала в книжной лавке на Покровке, – однако при известии о билетах немного повеселела.
– Но у меня приглашения только на два лица, – предупредила Саша. – То есть мы с тобой попадаем на бал, а Митя – нет.
– Ну, Митя уехал к своей маменьке в деревню, – как-то очень беззаботно отозвалась Варя. – Не знаю, когда вернется. Так что никто нам не помешает.
Ну, значит, они помирились, с завистью подумала Саша. Да ладно, пусть хоть у кого-то хоть что-то будет хорошо!
Сговорились о встрече, поболтали о том, кто какое платье наденет, и повесили трубки. Саша еще раз с восторгом осмотрела нарядные приглашения – золотое обрамление, бледно-зеленое, изысканно-удлиненное тиснение букв – совершенно такого цвета, как ее перчатки! – и только сейчас заметила на обороте, там, где были обычные указания насчет места, времени начала бала и о том, что вход действителен только по приглашениям, убористую строчку: «Дам просят иметь в виду, что бал носит придворный характер».
– Что это значит, тетя? – спросила она.
Олимпиада Николаевна пожала плечами. Вот чего она в своей жизни, конечно, недобрала, так это балов. И в некоторых тонкостях, понятно, разбираться она не могла.
– Душенька, не знаю, – сказала виновато тетя Оля. – Наверное, это значит какую-нибудь особенную парадность одежды. А скорее всего, церемониал будет особенный – как на придворных балах. Ну да, конечно! Там первую пару составляет государь с женой губернского предводителя, потом государыня с губернским предводителем, далее уездные предводители идут в паре с кем-то из великих княжон…
– Ну, тетя, я не думаю, что к нам приедет император, – засмеялась Сашенька и побежала посмотреть, не поцарапаны ли, господи помилуй, ее туфельки, не надо ли их протереть молоком.
Потом она часто думала, как странно все сплелось с этим балом… Пожалуй, все началось именно с этой внешне невыразительной, загадочной строки: «Дам просят иметь в виду, что бал носит придворный характер».
То есть это ей так казалось. Хотя очень возможно, что так оно было на самом деле…
Объяснилась оная загадочность за четверть часа до начала торжества, когда Варя и Катя вышли на Большой Покровской из экипажа Савельевых (Савелий Савельевич предоставил для такого случая собственный пароконный выезд – новую коляску с настоящими электрическими лампочками, великой редкостью, жаль, что среди дня в них надобности не было, ну ничего, зажгут, когда девицы отправятся поздним вечером по домам), поднялись по ступенькам Дворянского собрания и предстали перед распорядителем, стоявшим меж колоннами рядом со швейцаром, знай открывавшим и закрывавшим дверь. По случаю бала швейцар был не в обычной ливрейной шинели с большими светлыми пуговицами, а в самой что ни на есть парадной форме: в черной велюровой шляпе-двууголке, надетой поперек и украшенной кокардой-эгретом, в ливрее с двумя (!) пелеринами, обшитыми галунами, с широкой перевязью через правое плечо. А на левом плече он имел единственный эполет с кистями. На руках швейцара, которыми он крепко сжимал черную деревянную булаву с медным шаром-набалдашником и медным наконечником, были белые замшевые перчатки. Набалдашник и наконечник были так начищены, что сверкали, словно золотые.
Рядом с этим великолепием распорядитель в черном фраке несколько терялся. Но так могло показаться лишь профанам! Фрак его был сшит из дорогого черного крепа (а не кастора!), с лацканами, полностью (а вовсе не до половины!) закрытыми матовым черным шелком. Жилет, конечно, белый, шелкового пике в рисунок (а не в рубчик!), на шее также белый (а не черный, ибо это – прошлый век!) шелковый бант, воротник белоснежной крахмальной рубашки из тончайшего голландского полотна – в стиле «альберт», с приподнятыми и чуточку отогнутыми уголками, а запонки с жемчугом (никаких цветных камней, это дурной тон!). Распорядитель являл собой воплощение изысканности и, как решила Саша, той самой «придворности», о которой предупреждало приглашение.
А он посмотрел на Сашу, окинул взглядом (довольно бесцеремонным, как показалось девушке) ее наряд – и улыбнулся одобрительно. Потом перевел глаза на прелестное Варино платье: бледно-розовое, с сеткой от плеч до горла, с прелестным «ошейничком» из крученых нитей и широким поясом цвета pervenche (такое сочетание было безумно модным в столицах в прошлом, 1913 году, ну а спустя год еще весьма и весьма котировалось в провинции), – и лицо его омрачилось:
– Сожалею, мадемуазель, прошу меня извинить, однако я не могу пропустить вас.
– Что? – спросила Варя, растерянно улыбаясь.
– Наш бал носит придворный характер, – проговорил распорядитель. – Это указано в вашем билете.
– Но я, но мы… я не понимаю… – бестолково забормотала Саша. – Что это значит?
