Жюльетта Бенцони - Король нищих
Труднее всего оказалось миновать баррикаду, воздвигнутую неподалеку от особняка маршала де Шомбера. Объяснялось это двумя причинами: во-первых, особняк, соседствуя с орденом Ораторианцев на улице Сент-Оноре, находился совсем близко от Пале-Рояля. Во-вторых, всем была известна преданность маршала королю. Хотя маршал де Шомбер, будучи вице-королем Каталонии, в это время находился на другом конце Франции, ни у кого не возникало сомнений в том, что он, если бы находился в Париже, без колебаний поставил бы на место советников парламента вместе с их друзьями. Но в лице Мари д'Отфор маршал имел достойную себя супругу.
— Горстка лакеев и две дамы, вот уж поистине достойный вас враг, храбрецы вы мои! — дерзко обратилась она к вооруженному огромным ножом торговцу мясом, который не давал ей пройти. — Вы хотите объявить мне войну?
— Это зависит от того, за кого вы — за Мазарини или против него?
— Ну кто, будучи в здравом уме, вздумает поддерживать этого негодяя? Посмеялись, и будет, друг мой! Госпожа герцогиня де Фонсом и я, мы очень устали и хотим передохнуть.
— Тогда кричите: «Долой Мазарини!»
— Если лишь это требуется, чтобы доставить вам удовольствие, мы будем кричать хором. Ну же, господа лакеи! Громче!
Обе женщины и их маленький отряд прокричали «Долой Мазарини!» так слаженно и с таким воодушевлением, что люди на баррикаде приветствовали их овацией и даже проводили до ворот особняка Мари д Отфор, проявляя самую почтительную любезность. Тут они и распрощались.
— Если, дамы мои, с вами случатся неприятности в ближайшие дни, а они будут трудными, спросите меня. Зовут меня Дюлорье, я торговец пряностями с улицы Ломбардцев, — сказал один их пылкий поклонник и вернулся на баррикаду.
— Уф! — вздохнула Мари, опускаясь наконец на свою кровать, накрытую серебристо-голубой полу парчой. — Кажется, у нас в Париже будет маленькая война! Признаюсь, меня это очень забавляет! А вас?
— На войне убивают… К тому же меня, признаться, очень волнует судьба нашего юного короля.
— Тут нечего беспокоиться! Все эти люди скорее бросятся в Сену, чем посмеют поднять на него руку. Вы слышали? Они обижены на Мазарини.
Легким движением ног Мари сбросила маленькие туфельки из темно-фиолетового атласа, которые совсем испортились от непривычно долгой ходьбы, потом улыбнулась подруге, тоже с облегчением освободившейся от туфель.
— Вы ведь любите маленького Людовика, не так ли?
— Да, люблю. Он мне дорог почти так же, как и моя дочь…
— Людовика добряк Ла Порт тайком называет «дитя моего молчания»! И у вас есть на это все основания… Но, кстати, почему вы сочли необходимым отправиться в монастырь на эту ночь?
— Чтобы бежать от самой страшной из опасностей. Той, с которой я всю жизнь мечтала встретиться…
Взгляд Сильви задержался на горничных, которые вошли в спальню помочь госпоже приготовиться ко сну.
— Вы будете спать в моей постели, — объявила Мари. — Так мы сможем поговорить без всяких помех.
Горничные быстро со всем управились, и скоро женщины лежали рядышком, обложенные большими подушками. И Сильви, ничего не утаивая, поведала подруге о том, что произошло у нее в саду и как внезапное появление аббата де Гонди спасло ее от неизбежного.
— Мне не оставалось другого выхода, кроме бегства, — прошептала она. — Но Бог свидетель, что мне пришлось преодолевать себя и что мне совсем этого не хотелось…
— И вы оказались правы, — серьезно заметила Мари. — Любой другой женщине я сказала бы, что глупо упускать великолепную любовь, если она встает у вас на пути, а иметь любовника — вовсе не грех. Многие женщины, которых мы знаем, имеют любовников, но их мужья при этом не чувствуют себя обделенными вниманием, но у вас с Фонсомом нет ничего общего с госпожами Лонгвиль, Монбазон или Ла Мейере. Вы составляете настоящую супружескую пару, и, по-моему, вы любите мужа.
— Всем сердцем, Мари.
— Кажется, у вас два сердца, поскольку одно очень давно принадлежит Бофору. Бедная моя кошечка! Вы правы, когда думаете, что измена жестоко ранит вашего супруга, но надолго ли хватит у вас сил отвергать любовь Франсуа? Вы вместе со мной пережили его страсть к королеве, вы знаете, на какие крайности он способен. Я очень боюсь, что он любит вас столь же страстно. Не забывайте, он найдет вас повсюду, а вы по-прежнему его любите, ибо без этого аббата де Гонди, всюду сующего свой нос, вы, без сомнения, отдались бы Франсуа.
— Вы сами ответили на этот вопрос. О Мари! Что же мне делать?
— Какой совет смогу дать вам я, кому выпало счастье полюбить Шарля так, как вы любите одновременно и Жана, и Франсуа? Мне известно, что такое порывы страсти, и я не стану разыгрывать «бред вами недотрогу.
— Но что мне делать? — Что? Ничего! В наших силах только молиться, а я молюсь за вас! — и пусть все решит судьба, с которой мы не способны совладать. По-моему, я могу вам дать один-единственный совет: если случится так, что вы, милая моя Сильви, уступите Франсуа, постарайтесь, чтобы Фонсом об этом никогда не узнал!
Утомленные столь насыщенным событиями вечером, молодые женщины недолго сопротивлялись сну и проспали до позднего утра. Проснувшись, они увидели из окна странную картину: повсюду возвышались баррикады, они перегораживали все улицы, ведущие к Пале-Роялю.
Эти причудливые нагромождения повозок, бочек, булыжников, лестниц и мебели зорко охраняли мужчины с мушкетами на плечах. Право прохода имели лишь патрули, которые задерживали всех желающих миновать баррикаду. Если останавливали дворян, то их заставляли кричать не только «Долой Мазарини!», как то было ночью с Сильви и Мари, но и «Да здравствует Бруссель!».
Первый возглас возражений не вызывал, ибо дворянство Франции ненавидело первого министра королевы. Второй не вызывал подобной уверенности прежде всего потому, что многие просто не знали, о ком идет речь. Как бы там ни было, но все, кто утверждал, будто им надо попасть в Пале-Рояль, вынуждены были поворачивать обратно; королевская резиденция находилась под двойной защитой: ее охраняли не только баррикады, но и запертые ворота и королевская стража, расставленная вокруг всех строений.
Но по мере того, как шло время, положение ухудшалось. К дворцу, доверив охрану баррикад самым надежным людям, отовсюду стекался народ, с нарастающей яростью требуя освободить Брусселя. Толпа уже слегка помяла даже канцлера Сегье; две-три банды высадили двери некоторых пустующих особняков и разграбили их. В тяжелой духоте августовского дня нарастал страх. С возрастающей тревогой Мари и Сильви наблюдали, как неумолимо зреет бунт. Сильви боялась за короля-ребенка, его мать и их окружение. Сильви даже порывалась отправиться в Пале-Рояль, утверждая, что ее место там.
