Николь Фосселер - Небо над Дарджилингом
Когда они пересекали равнину, над ней стояло жаркое солнце. Беглецы торопились, но не гнали животных, чтобы те не переутомились. Ослепленные красотой ландшафта, они следовали за Моханом Тайидом, который придерживался описанного мужем Миры Деви пути. Природа вокруг не обнаруживала никаких следов человеческого пребывания, но путники без труда отыскивали места для отдыха с чистой водой. Наконец, когда их запасы стали подходить к концу, в дрожащем от зноя воздухе показались блестящие крыши, и через некоторое время маленький караван вошел в ворота города Дели.
13
Прошлой зимой подул ветер. Он пробегал по земле от города к городу, шелестя травой и листьями и взметая фонтаны пыли. Следом поползли слухи и пророчества о скором конце британского владычества в Индии и возрождении власти поверженных тронов. Отчасти они распространялись провокаторами, желавшими навредить англичанам, однако вселяли надежду в сердца тех, кто искренне тосковал по безвозвратно ушедшим временам.
Однажды в январе судья из города Матхура, что близ Агры, обнаружил на столе в своем кабинете четыре лепешки, испеченные из муки грубого помола. Подчиненные объяснили ему, что неизвестный мужчина передал привратнику для судьи лепешку чапати с просьбой испечь четыре такие же и передать своим коллегам из соседних городов вместе с аналогичным поручением. Привратник сделал, как его просили, и его лепешки тоже попали в кабинеты судей ближайших населенных пунктов. Вскоре люди узнали из газет, что волна раздачи чапати прокатилась по всему северу Индии.
Случай был настолько необычный, что им заинтересовались британские власти. Однако, несмотря на все усилия, им так и не удалось выяснить, кто и с какой целью начал эту странную акцию. Следы вели в Центральную Индию, в княжество Мератх, что в Индоре, откуда, судя по всему, поветрие распространялось со скоростью больше двухсот миль за ночь в северном направлении, через Гвалиор и находящиеся под британским контролем территории Сагара и Небулы, вплоть до Рохилкханда, в восточном – до Ауда и до Аллахабада на юго-востоке.
Делийские газетчики усмотрели в этом загадочном действе обращенный ко всем индусам призыв к объединению с целью, которая будет открыта позже. Маинодин Хасан Хан, танадар одного из делийских пригородов, решил, что эти чапати предвещают большие беспорядки в стране. Перед падением княжества Мератх так же передавали из деревни в деревню по веточке проса и хлебу. Другие сочли раздачу лепешек предостережением о готовящемся тотальном крещении индусов.
«Шутка или измена?» – спрашивала газета «Друг Индии» в номере от пятого марта. Так и не найдя ответа на этот вопрос, колонизаторы объявили инцидент грубым языческим суеверием. Вскоре о нем забыли, равно как и о слухах, что на построенных англичанами новых мельницах вместе с зерном перемалываются кости павших животных и мертвецов, подобранных на берегах Ганга. А также что в скором времени ферингхи пустят в обращение монеты из свиной и буйволиной кожи.
Примерно в это же время появились и другие слухи, имевшие более серьезные последствия: бумажные гильзы к патронам новой винтовки «энфилд», которая вскоре должна появиться на вооружении армии, для облегчения прохождения по стволу следует смазывать свиным и говяжьим жиром. Чтобы зарядить винтовку, патроны надкусывали и высыпали содержащийся в них порох в ствол, а оставшуюся часть вместе с пулей заталкивали туда же при помощи шомпола. Таким образом, прежде чем сделать выстрел, сипай будет вынужден вымазать губы либо священным для индуиста говяжьим жиром, либо нечистым для мусульманина свиным. Говорили, что эта хитрость придумана ферингхи, чтобы подготовить солдат к поголовному крещению. Офицеры всячески опровергали доходившие до них сплетни, но им никто не верил.
Начались протесты, громкие и сдержанные. Весной по гарнизонам прокатилась волна возмущений. Эти незначительные мятежи без особого труда удалось подавить, однако слухи о «нечистых» патронах упали на благодатную почву, и семена не замедлили прорасти.
С восточной стороны неба растекался желтый цвет солнца, предвещая наступление нового дня, жаркого, как и все предыдущие. Скоро песок заскрипит на зубах и запорошит глаза, а каменные дома и мостовые нагреются, как стенки духовки. Люди и животные одинаково страдали от зноя, делающего кровь вязкой, как сироп. Даже мухи казались сонными, разлетались скорее из вежливости, когда их разгоняли, и тут же, не прекращая монотонного жужжания, снова садились на губу, щеку или веко, залетали в ноздри, путались в волосах.
Для мусульман появление первых солнечных лучей было сигналом для начала быстрого завтрака. Наступал шестнадцатый день месяца Рамадан, или, по календарю колониальных хозяев, одиннадцатый день мая, понедельник. Скоро с мечетей разнесется пение муэдзинов: «Велик Аллах! Нет Бога, кроме Аллаха!» – и потом до заката солнца ни один правоверный не сделает ни глотка воды, не возьмет в рот ни кусочка пищи.
Мохан Тайид открыл глаза и оглядел комнату. В полумраке прорисовывались силуэты спящих членов семьи: прижавшихся друг к другу Уинстона и Ситары и Яна в обнимку с сестрой. Эмили и во сне казалась напуганной. Спешный переезд из Долины радости в шумный и грязный город дался ей нелегко. Мохан вздохнул.
Имя дальнего родственника Миры Деви, владеющего в Дели сапожной мастерской, и каменный талисман с изображением их родового знака открыли Мохану Тайиду и его спутникам ворота тандара и махалладара. В одном из узких переулков, между сапожными, швейными и гончарными мастерскими, они нашли себе более чем скромное жилище, временное, как уверяли друг друга. Однако сил для новых начинаний ни у кого не осталось. Они устали и, казалось, сами были готовы отдаться в руки раджпутов, выследивших их в Кангре и согнавших с едва насиженного и с таким трудом обустроенного места.
Ситара, вжавшись в стену, словно испуганная мышь, сновала по переулку, добывая рис и овощи на обед, а Уинстон часами сидел, уставившись в одну точку. Детей выпускать на улицу боялись. Жили одним днем. Ложились спать, облегченно вздыхая, что удалось дотянуть до вечера, и просыпались, снова охваченные страхом.
Мохан нервничал. Он беспокоился за Ситару, которая, несмотря на свою беременность, как будто все больше худела. Его тревожили дети, глаза которых с каждым днем все тускнели, и стремительно подходившие к концу денежные запасы, и то, что драгоценные камни, которые он прихватил с собой из дворца, вызывали у местных ювелиров подозрение. Мало того что их отказывались покупать, они могли навести преследователей на след и подвергали беглецов лишнему риску. Но Ситаре и Уинстону Мохан об этом пока не рассказывал. Он все еще надеялся на помощь Вишну.
