Морган Лливелин - Дочь Голубых гор
Достать в степях дерево было трудно. То, что доставали, шло на изготовление кибиток и каркасов для шатров, и очаги обычно топились кизяком или костями с жиром. Если они натыкались на какой-нибудь редкий росток, с трудом отстаивающий свое существование, им ничего не стоило затоптать его: видеть, как умирает растение или что-либо другое, доставляло им удовольствие. А вот кельт возвел бы невысокую каменную ограду для защиты такого юного ростка и помолился бы Матери-Земле о его сохранении и Духу Дождя о его орошении.
Скифо в ничуть не беспокоило отсутствие деревьев на выжженных равнинах. Истощив все ресурсы какого-нибудь места, они просто грузили свои шатры в кибитки и откочевывали на другие.
Бери, и айда.
Выпросив несколько пылающих угольков, Эпона развела небольшой костер в обложенной камнями ямке недалеко от входа в свой шатер. Ее костер должен гореть свободно, на открытом воздухе, чтобы быть ближе к духам ее племени.
В течение нескольких дней она буквально по каплям собирала воду для ритуального погашения огня. Скифы, которые берегли каждую каплю воды в этих иссушенных степях, пришли бы в бешенство, если бы узнали, что она тратит хорошую питьевую воду для подобной цели, поэтому она прятала свою порцию во рту, и, когда никто на нее не смотрел, выплевывала в кувшин. Ее мучила сильная жажда, но она жевала траву, показанную ей Кажаком, и берегла воду. Любой ценой она должна набрать достаточно воды для обряда.
Так говорил ей дух, и теперь она прислушивалась к его голосу.
Она приносила в шатер пригорошни земли и прятала их под коврами, которые заменяли ей кровать, тоскуя в душе по знакомой родной земле, земле Голубых гор. Эта земля была чужой, какой-то странной на вкус, на ощупь, со странным запахом, но ничего лучшего у нее под рукой не было.
Канун Самхэна ознаменовался кроваво-алым, сверкающим, как шлифованное золото, закатом и прекращением завывавшего по целым дням ветра. В небесах колыхались рваные знамена туч, как будто бы прощавшихся со светом.
С лихорадочным возбуждением наблюдала она, как солнце скрывается за степным горизонтом. Костер должен умереть вместе с солнцем, чтобы возродиться под благословенным взглядом Северной Звезды. Она как раз закончила обряд погашения огня, когда услышала голос Кажака и увидела, что он подходит к ней со знакомым лукавым блеском в глазах и широкой улыбкой, очевидно, надеясь провести с ней приятный вечер.
Но обряд нельзя было прекращать.
Собравшись с духом, она начала объяснять Кажаку, почему ритуал должен быть доведен до конца. Сначала он был в недоумении, почти разгневан, полагая, что она просто хочет отделаться от него. Затем в нем пробудился интерес и он стал засыпать ее вопросами. Сначала ее ответы только забавляли его, но потом он начал проявлять беспокойство.
– На этот праздник Самхэн собираются духи? В шатры Кажака войдут злые духи?
– Не злые духи, а существа, которые живут другой жизнью, отличной от нашей. Они нужны нам, мы должны оказать им теплое гостеприимство. В конце круга времен года они могут свободно приходить и уходить по своему желанию.
– Но не в Море Травы, – возразил Кажак.
– Везде. У нас нет никакой власти над ними. Но, если мы будем относиться к ним с должным почтением, поддерживать гармонию, мы в полной безопасности.
– Кажак всегда знал, что ты владеешь колдовской силой, – сказал скиф.
– Это не просто колдовство, – ответила Эпона. – Мы не просто совершаем обряды, мы их… чувствуем, с их помощью мы создаем симметрию. Так мы вписываемся в мировой узор.
– Что такое «мировой узор»?
Но как объяснить то, что она сама не вполне понимает? На каком языке ясно растолковать скифу то, что самим кельтам внушает голос духа, что она, Эпона, ощущает по какому-то особому звону в крови?
В небе засверкала первая звезда, хотя ее и угрожала поглотить пурпурная туча. При виде ее Эпона протянула руку к своему огниву. «А вот Тена обошлась бы без кремней», – подумала она, высекая искру.
Уверившись, что новорожденный огонь будет жить, обретя силу благодаря ее взываниям к Духам Огня и Воздуха, прежде чем возобновить разговор с Кажаком, она приготовилась к следующей части ритуала, окроплению камня, этой кости Матери-Земли, жертвенной кровью.
Кажак внимательно наблюдал за ее усилиями. Он морщил лоб, стараясь понять происходящее.
– Ты стараешься вписаться в мировой узор, – пробормотал он. – Поэтому ты всегда поворачиваешься в эту сторону? – Он помахал правой рукой. – И никогда в ту сторону, – он показал головой на левую руку.
– Да, это один из примеров. Когда ты обращаешься лицом на юг, к обиталищу солнца, ты видишь, что солнце всегда совершает свой путь по небу слева направо. Поворачиваясь в том же направлении, мы гармонично сочетаемся с мировым узором; поэтому, поворачиваясь направо, мы чувствуем себя лучше.
Эпона была рада, что Кажак заметил эту особенность ее поведения. Однако он сказал:
– Все это слишком сложно, слишком трудно, чтобы запоминать. Кажак любит простые вещи.
– Тут нет ничего трудного для запоминания, – возразила она. – После того как наш дух пробуждается, он всегда помогает нам.
– Что это за дух? Демон?
Эпона рассказала ему о Великом Огне Жизни, добавив, что в каждом живом существе есть искра этого огня. В его глазах вспыхнул – и тут же погас – блеск понимания, но она была огорчена своей неспособностью подобрать нужные слова. Никто не готовил ее, чтобы учить других, но, кроме этого, она не давала себе труда запоминать объяснения, которые слышала.
Кажак с любопытством наблюдал, как она преклонила колени перед камнем, символом богини Матери-Земли. Только тут он заметил лиловую ранку в сгибе локтя, где она вскрыла ножом вену, чтобы собрать затем свою кровь; и все это время ее губы шептали молитвы, обращенные к ее предкам – предкам, которые продолжали жить в ее крови. Она окропила своей кровью камень, это было ее приношение Матери, и стала читать отрывки молитвы, сохранившиеся в ее памяти от прошлых праздников:
– Не чините нам бед, камни. Лежите там, где вы есть, и не падайте на головы наши, не совершайте набегов на нас в ночи. Мы по своей воле отдаем вам жизнь, вам нет нужды забирать ее силой.
Закончив жертвоприношение, она стала ждать с опущенной головой и закрытыми глазами, но здесь, в этом месте, духи предков не ответили ей. Слишком далеко была она от дома. Если какой-нибудь дух и витал здесь в этот праздник, ему, видимо, нечего было сказать кельтской женщине, в безмолвной мольбе стоявшей на коленях.
Кажак смотрел на нее сквозь полусомкнутые веки, и свет небольшого костра отбрасывал золотистые тени на его широкие скулы.
