Евгения Марлитт - Имперская графиня Гизела
Наконец, в волнении он бросился к письменному столу и начал писать. Капли пота выступили на его бледном, как воск, лбу, зубы стучали, как в лихорадке, и рука, отличавшаяся до сих пор таким железным, твердым почерком, выводила какие-то неясные иероглифы на бумаге.
После нескольких слов он бросил перо и, обхватив голову обеими руками, снова начал ходить в неописуемом отчаянии… Казалось, глаза его старались не смотреть на красивый, стоявший близ окна столик, на котором лежала небольшая шкатулка из красного дерева. Столик этот всегда стоял на одном и том же месте с тех пор, как Белый замок сделался собственностью барона Флери и как он отделал его по своему собственному вкусу, а шкатулка была неразлучной спутницей его превосходительства и не покидала его даже тогда, когда он находился в бюро министерского отеля, в А. Но теперь, в то время как глаза его старались не смотреть на эту мебель, боязливый взор его так и тянуло к ней помимо его воли, как будто из этой изящной вещицы смотрели на него очаровывающие глаза змеи.
Таким образом прошло с четверть часа, затем, наконец, министр вдруг порывистым движение приблизился к столику и, едва дыша, открыл шкатулку трепещущими руками… Не взглянув ни разу на элегантно отделанную внутренность ее, он быстро вынул оттуда какой-то предмет и положил его в свой боковой карман.
Это движение придало решимости этому человеку… Он пошел к двери и отворил ее. На пороге он остановился: в открытое окно дыхнул ночной ветер и стал раздувать пламя стоящей на письменном столе лампы; пламя чуть-чуть не задевало оконный занавес.
Министр злобно усмехнулся; мгновение он следил за пламенем, которое так и льнуло к материи; невольно рука его протянулась, как будто он хотел прийти к нему на помощь, — впрочем, для чего? Замок был застрахован очень хорошо, а танцующие там, внизу, успеют двадцать раз убежать, прежде, чем потолок рухнет им на голову…
Он медленно запер дверь и тихими, едва слышными шагами пошел по анфиладе комнат. Перед будуаром своей супруги он остановился и стал прислушиваться: оттуда раздавались стоны… Теперь невыразимое отчаяние, подавляемое до сих пор, овладело всем существом этого человека. Женщина, так горько плакавшая там, была его богом, единственным существом, которое когда-либо он любил и жгучая страсть к которой до сих пор еще не остыла в нем, несмотря на его лета.
Он тихо вошел в комнату и остановился.
Прекрасная Титания лежала на кушетке. Лицо ее скрыто было в подушках; на грудь и спину роскошными волнами падали черные, как ночь, волосы, а белые, обнаженные по самые плечи руки безжизненно свисали, перекинутые через мягкую атласную спинку кушетки; только маленькие ножки не лишены были своей энергии: они попирали брошенный на пол брильянтовый венок из фуксий и, казалось, готовы были втоптать его полностью в пол.
— Ютта! — воскликнул министр.
При этом восклицании, полном мольбы и отчаяния, она вскочила, словно укушенная тарантулом. С диким жестом откинула она назад волосы со своего лица и встала на ноги.
— Что тебе от меня надо? — закричала она. — Я знать тебя не хочу! И не хочу иметь с тобой дела!
Она протянула руку по направлению к салону, где был князь, и язвительно захохотала.
— Да, да, у стен были уши, господин дипломат par excellence[7], и я наслаждаюсь тем преимуществом, что великую государственную тайну узнала несколькими часами ранее, чем остальная публика!.. Муки ада не могут быть так утонченны, как те, которые я испытывала там, стоя за дверью!.. Ваше превосходительство, — продолжала она с уничтожающей насмешкой, — я поражена была насмерть, услышав, каким восхитительным образом мистифицировали вы княжескую фамилию!.. А вот валяется здесь сокровище, — она с презреньем пнула ногою венок из фуксий, — которым вы с таким удовольствием украшали «ваше божество»!.. Как возрадуются, как восторжествуют злые завистники при неоцененном открытии, что бриллиантовая фея, в смешном неведении, осыпана была богемскими стеклами!
И маленькие ручки в бешенстве принялись рвать на себе волосы.
Министр нетвердой походкой подошел к ней — она отбежала в сторону, протянув руки.
— Не смей касаться меня! — угрожала она. — Ты не имеешь более никакого права на меня!.. О, кто возвратит мне потерянные одиннадцать лет!.. Мою молодость, красоту я отдала вору, плуту, нищему!
— Ютта! — В эту минуту человек этот снова овладел собою. — Ты теряешь рассудок, — сказал он строго. — В подобные моменты я всегда давал тебе вволю накричаться, как избалованному ребенку. Но теперь у меня нет на это времени. — С кажущимся спокойствием он скрестил руки на груди и продолжал:
— Хорошо, ты права, я обманщик, я нищий; у нас не останется и подушки, на которую мы могли бы преклонить голову, если все они явятся и предъявят свои законные права… Ты не единого упрека никогда не слыхала от меня, но если эти несколько минут ты решилась употребить на то, чтобы насмехаться надо мною, то и я тебе скажу, для кого я разорился… Ютта, припомни и сознайся, как с каждым годом нашего брака твои требования возрастали все более и более, сама княгиня не могла под конец поспорить с блеском твоих туалетов… Я постоянно без возражения исполнял твои желания. Моя безумная слепая любовь к тебе делала меня послушным орудием твоего безграничного тщеславия… Смешным ребячеством звучит твоя жалоба о потерянных одиннадцатых годах нашего брака — они дали тебе возможность наслаждаться жизнью! Руки твои могли буквально утопать в золоте.
Баронесса стояла все это время отвернувшись, теперь она повернула голову и бросила на него взгляд, полный злобы.
— О, ты отлично знаешь старую песню, которую постоянно тянет весь свет, когда дело доходит до разорения: «Виновата жена!» — вскричала она со смехом. — Жаль, милый Друг, что я так часто бывала свидетельницей несчастья, доводившего тебя до отчаяния в Баден-Бадене или в Гамбурге и тому подобных местах, обладающих сильным магнитом — зелеными столами! При подобных обстоятельствах я всегда убеждалась, что и твои руки отлично могли утопать в золоте, — или ты захочешь утверждать, что всегда вел законную игру?
— Я нисколько не намерен тратить слова на свою защиту… Кто, как я, сознательно вступил на тот темный путь…
— Да, темный, темный! — перебила она его, подступая ближе. — Превосходительство, конечно, рухнуло, — прошипела она. — Барон Флери спустился, с высоты своего величия и вступил на единственное оставшееся ему поприще — помощника банкомета!
— Ютта! — проговорил он и схватил с силой ее руки.
Она вырвала их и бросилась от него к двери.
— Не смей приближаться ко мне — ты наводишь на меня ужас! — вскричала она. — Ты весьма хитро начинаешь свое дело, навязывая мне вину, хочешь принудить меня нести с тобою ее последствия!.. Но не заблуждайся! Я никогда не последую за тобою, не разделю твоего позора и нищеты! Мои обязанности перед тобой более не существуют… Если в эти ужасные часы я и чувствую небольшое утешение, так это от сознания, что нравственно я никогда не была связана с тобой, — я никогда тебя не любила!..
