Рексанна Бекнел - Украденная любовь
«Если такой, день когда-нибудь настанет, — подумала Элиза. — Если когда-нибудь настанет».
26
Киприан сидел на костлявой деревенской лошадке, укрываясь от моросящего дождя под весьма ненадежной защитой веток тисового дерева. Окружающий ландшафт навевал уныние. Голые деревья, торчащие там и сям бурые кустики вереска и стебли крапивы — все дрожало под резкими порывами северного ветра. Одинокая птица — кажется, ворон — пыталась бороться с ветром, и, кроме нее, Киприана и лошади, вокруг никого не было. Лошадь беспокойно притопнула передней ногой и фыркнула, облачко пара поднялось от ее ноздрей, но Киприан не обращал никакого внимания на нетерпение животного, стремившегося поскорее вернуться в теплое стойло. Карета сворачивала с проселка. Элиза и Обри уезжали.
Занавески на окнах кареты были закрыты, но одна на мгновение отодвинулась, и за окном мелькнуло лицо Обри, казавшееся очень бледным в темноте экипажа. Потом занавеска снова опустилась, и в следующий момент карета скрылась из виду за углом столетней живой изгороди.
Все к лучшему, решил Киприан, ерзая в седле и пытаясь размять одеревеневшую спину. Может быть, теперь он сможет вернуться к своей обычной жизни. Может быть, даже сумеет наконец как следует выспаться, Как только он уберется из Англии ко всем чертям, ему станет лучше и он сможет забыть своего сводного брата — и свою кузину.
Нет, он знал, что это у него не получится. Он никогда их не забудет. Никогда.
Громко выругавшись, Киприан стегнул застоявшуюся лошадь и погнал ее безумным галопом. Они мчались через поля, бурые и казавшиеся сухими даже под моросящим дождем, и Киприан все погонял и погонял, пока ему не стало казаться, что они с лошадью летят над замерзшей землей. Почти как на корабле, подумал он, когда порыв ледяного ветра обжег его лицо, высекая слезы из глаз. Сила и стремительность животного, так же как мощь и скорость «Хамелеона», могли бы помочь ему преследовать ничего не подозревающую жертву или самому убежать от преследователей.
Но здесь не на кого было нападать и не от кого убегать. Снова выругавшись, Киприан стал сдерживать лошадь и, постепенно переведя ее на спокойную рысь, повернул к коттеджу. Пора возвращаться на корабль. Хотя время было уже позднее, он не мог здесь оставаться. Он скажет Ксавье, что уезжает, а потом пустится в путь, невзирая на темноту, на непогоду, на что бы то ни было. Он уберется из Англии, как можно дальше от своего отца и брата — и от Элизы.
Когда он подъехал, в кухне горел свет. А может быть, то был огонь очага. Киприан почувствовал озноб. Он промок и замерз. Надо будет попросить у Аны кружку подогретого вина, перед тем как ехать. Большую кружку — достаточно большую, чтобы согреть тело и затуманить рассудок.
— Оботри ее хорошенько, — сказал Киприан конюху, принявшему у него лошадь, — и дай двойную меру овса. Я скоро снова уеду.
— Слушаю, сэр. Уж я о ней позабочусь. А о вас, верно, позаботится та миссис в доме, — добавил конюх с хриплым смешком.
— Да, — рассеянно проронил Киприан. Ана позаботится накормить его, но наверняка найдет способ упрекнуть за то, что дал Элизе уйти. Эта женщина разговаривала мало, но, когда она устремляла на человека пронизывающий взгляд своих темных, загадочно поблескивающих глаз, ни у кого не оставалось сомнений, одобряет она или осуждает.
Но сегодня вечером Киприан не намерен был терпеть молчаливое осуждение Аны. Он поест и уедет. А если Ане и Ксавье это не понравится, то и черт с ними.
Кухня была пуста, но запах еды еще витал в ней, и у Киприана заурчало в животе, пока он запирал за собой дверь. Он был рад одиночеству и приятно удивлен, увидев, что Ана побеспокоилась оставить ему ужин на большом столе. Но едва он придвинул к себе горшок с супом и, сняв крышку, вдохнул аппетитный аромат, стало ясно, что есть не может.
Со вздохом, больше похожим на стон, он снова закрыл горшок крышкой и огляделся в поисках какого-нибудь напитка. Теплого, холодного — неважно, главное — крепкого, такого, чтобы оглушил мозг и убил чувства, теснившиеся в его груди. Киприан хотел было снять перчатки, но услышал за спиной какой-то звук и обернулся:
— Ана, куда ты спрятала…
То, что Киприан замолк на середине фразы, могло означать одно из двух, мрачно подумала Элиза, нервно сплетая пальцы и крепче прижимая руки к животу. Либо он удивлен и обрадован, либо поражен и крайне разозлен тем, что она все еще здесь.
— Элиза… — Здравствуй, Киприан.
Воцарилось долгое, неприятное молчание. Элиза лихорадочно придумывала, что бы такое сказать.
— Давай я помогу тебе снять пальто.
Она шагнула к нему, но Киприан не пошевелился.
— Ты здесь, — пробормотал он скорее самому себе, чем ей.
— Да. Ксавье и Ана повезли Обри к родителям. А я осталась, — добавила она без всякой на то необходимости. Лицо Киприана было неподвижно; по нему ничего невозможно было прочесть, а его глаза — его прекрасные темно-синие глаза — походили на окна, закрытые ставнями, и не выдавали никаких чувств.
— Почему же ты… — Он откашлялся и начал снова: — Почему ты осталась?
Элиза отвернулась, ей вдруг стало невозможно выносить тяжесть его взгляда. Почему она осталась? Если она ответит честно, то ее душа будет обнажена перед ним, обнажена и совершенно беззащитна. Но она ведь знала, на что идет, когда решила остаться.
— Дело в том, что… — Элиза запнулась и прерывисто вздохнула, потом снова повернула к Киприа-ну лицо и взглянула ему прямо в глаза. — Дело в том, Киприан, что я… я люблю тебя. К чему притворяться?
Он словно окаменел, всего на долю секунды, но она заметила, и ей показалось, что ее наотмашь ударили по лицу. Сцепив руки за спиной, он качнулся на каблуках.
— Я думаю, тебя влечет ко мне, Элиза. Но это всего лишь физическое влечение. Это не любовь.
— Неправда! — взорвалась Элиза. — Это — любовь. Ты не видишь ее потому, что не имеешь никакого представления о любви. Ты так долго ненавидел, что не умеешь любить. Но я умею, так что не смей говорить мне, что я чувствую к тебе всего лишь физическое влечение!
После этой ее вспышки во взгляде Киприана появилось замешательство, словно он никак не мог — или не хотел — понять смысл ее слов. Больше, чем когда-либо, Элизе хотелось бежать от этого взгляда, от того прискорбного факта, что Киприан не ответил ей так, как она надеялась. Но она уже достаточно бегала, напомнила себе Элиза. Она начала этот поединок — она должна его закончить.
С мужеством, рожденным отчаянием — и самым сильным желанием, какое она когда-либо чувствовала, — Элиза разжала стиснутые руки, сделала медленный, глубокий вдох и заставила себя подойти к Киприану вплотную. Преодолевая его сопротивление, она потянула к себе из-за спины его левую руку.
