Анастасия Дробина - Путеводная звезда
– Равви! Лейба! Да нельзя же так! Такого и быть не может! Что ты говоришь, она же здоровая, как моя кобыла! Скажи, что ей надо! Вылечи ее! У меня деньги есть, много, – все твои будут, до копейки, все! Хочешь – отдашь в синагогу, хочешь – Хаву свою замуж выдашь! Лейба! Брешешь ты, что ли, черти бы тебя задушили?!
– Илья… – Старый раввин опустил руки ему на плечи, и, хотя ладони Лейбы были совсем легкими, Илья тут же умолк, склонил голову, оскалил зубы, сдерживая брань. Лейба что-то говорил ему, но Илья уже ничего не понимал. В голове билось одно: поздно… уже поздно… Он повторял и повторял про себя это слово, но поверить, хоть убей, никак не мог. Не мог даже представить себе, что с Розой, с этой шальной бабой, всюду сующей свой нос, всего на свете попробовавшей, ничего не боящейся, может случиться непоправимое. И из-за чего?! В море искупалась? Да ведь все они вчера в нем выполоскались, и живы, слава богу… Нет. Нет, Лейба что-то напутал, она отлежится, встанет, и Илья ей шаланду новую купит, пусть ловит свою макрель, пусть хоть на белугу ходит, коли ума нету, только… Только не забирай ее, господи! Да на что она тебе, дура такая?! Закрыв лицо руками, Илья не замечал, что вокруг него стоят, сочувственно гудя, рыбаки, что Лазарь рядом, точно так же стоя на коленях и обхватив курчавую голову, сквозь зубы ругается на своем языке, что Лейба дает последние наставления плачущей Янке. Потом раввин уехал.
Пять дней пронеслись как один. Роза ни разу не встала с постели. Днем она часами лежала, отвернувшись к покрытой трещинами стене, тихая, молчаливая. Время от времени кашляла, кашель переходил в хрип, в протяжные стоны, сгустки крови Роза с силой выплевывала в стоящий у кровати медный таз для наживки и, натянув на голову одеяло, снова поворачивалась к стене. А ночью она металась по развороченной постели, плакала навзрыд, шарила по одеялу, ища кого-то, снова кашляла, снова сплевывала кровь… Илья, за шесть ночей ни разу не заснувший по-настоящему, ловил ее, обнимал, накрепко прижимал к себе, говорил какую-то беспомощную ерунду, от которой самому же хотелось выть. А в груди уже было холодно: слова старого раввина сбывались. Роза угасала день ото дня.
Теперь во дворе трактира постоянно сидели люди. То и дело в маленькую заднюю комнату кто-то осторожно заглядывал; стараясь не смотреть на неподвижную фигурку под одеялом, робко спрашивал у Ильи: не надо ли чего? Тот молча качал головой. Кроме него, при Розе неотлучно находилась Янка. Она варила какие-то вонючие травы, процеживала настои, на которые Илья даже взглянуть не мог без содрогания; ласково, но настойчиво заставляла Розу выпивать эту гадость. Каждый день из Одессы приезжал на телеге молдаван-молочников Лейба. Он безмолвно входил в комнату, смотрел на забрызганный кровью пол, на красные сгустки в медном тазу и так же молча выходил на двор, где его уже никто ни о чем не спрашивал.
На шестой день Роза отказалась пить Янкин настой. Сначала на уговоры старой молдаванки она лишь молча качала головой, а когда Янка призвала на помощь Илью, молча и с заметным усилием перевернула стоящую на столе кружку. Резко пахнущая жидкость темной струйкой побежала на пол. Илья испуганно смотрел на нее. Затем, сделав над собой усилие, перевел взгляд на Розу. В теле, лежащем под вытертым, испачканным кровью одеялом, уже не осталось ничего, что напоминало бы прежнюю Чачанку – веселую, шумную… На постели скорчилась высохшая, костлявая, постаревшая на десяток лет цыганка с серым, осунувшимся лицом. На резко обозначившихся скулах горел лихорадочный румянец. Коричневые, потрескавшиеся губы были плотно сомкнуты.
– Роза… – наконец пересилил себя Илья. – Почему не хочешь пить? Выпей, дорогая, тебе лучше будет. Ведь лучше же становится, правда? Янка хорошо тебя лечит, все правильно делает, как Лейба научил… Ты этой ночью меньше кашляла, я слышал… Мы с тобой еще по степи погоняем, еще кефаль ловить поплывешь, в залив вчера целый косяк дельфины загнали…
– Я умираю, Илья, – вдруг спокойно, перебив его, произнес Роза. – Открой мой сундук, пожалуйста. Достань шаль – зеленую, с маками. Дай сюда. Помоги сесть.
Как во сне, он сделал все, о чем просила Роза. Помог ей приподняться на постели, подсунул под спину две пестрые подушки, бережно закутал ее острые плечи в нарядную, усыпанную маками шаль, в которой Роза когда-то пела в тульском хоре. Затем она попросила:
– Позови всех.
На дворе стоял вечер, красное солнце опускалось в море, в утесах уже сгущалась темнота. Над далекой степью, в жемчужно-розовой белизне сумеречного неба зависла звезда – та самая, зеленая, которую Илья увидел первый раз в таборе влахов. На дворе трактира стоял весь поселок. Уже никто не задавал вопросов, только сотня глаз молча смотрела на появившегося на крыльце Илью.
– Она умирает… – словно со стороны, услышал он собственный голос. – Просит вас всех.
Тишина. Негромкий, тревожный шепот. Вздох, надрывное причитание, грубо оборванное кем-то на полуслове. Люди потянулись в дом, стараясь не шуметь, не греметь сапогами. Вскоре толпа народа собралась в небольшой комнате. Те, кто не поместился, облепили окна снаружи, заглядывали в дверь. Широкие красные лучи пронизывали комнату, дробясь на ободе старого бубна и струнах висящей на стене гитары. Роза сидела на кровати, закутанная в цветастую шаль. Ее спутавшиеся волосы лежали жгутом на одном плече. На одеяле рядом с ней дрожал красный луч.
– Заняться вам, что ли, нечем? – вдруг спросила она, и Илья даже вздрогнул: так обычно, весело и насмешливо, прозвучал ее хриплый голос. – Чего притащились, люди? Своих дел нет? Много чести для меня!
Тишина. Только Фроська почти беззвучно всхлипнула на плече побледневшего мужа да вполголоса молился по-гречески Лазарь.
– Ухожу я, люди, – помолчав, сказала Роза. – Уж не поминайте лихом. Я для вас всегда хорошие песни пела. И за то, что пришли, спасибо. Теперь бог знает, когда увидимся.
Тишина. Зажимая рот ладонями, на двор опрометью вылетела Янка.
– Ион, поди сюда! – велела Роза, и старый молдаванин, растолкав людей, нерешительно подвинулся к ее постели. – Возьми мою Кочерыжку, Ион. Я знаю, ты сына отделять хочешь, а как же Траян без лошади в хозяйстве будет? А Кочерыжка молодая, ей еще и семи нет. Только к оглоблям понемногу приучай, она ж не привыкла…
– Роза, девочка, зачем… – взмолился было Ион.
Роза поморщилась, закрыла глаза.
– Возьми, не обижай меня. У тебя семья, а мне больше ни к чему. Мирча!
Отстранив рыдающую жену, от стены отлепился молодой, нахмуренный, как еж, болгарин.
– Возьмешь мою снасть в сарае. Твою сеть о камни к чертям разодрало, а макрель ждать не будет. Да смотри не ходи в море по ветру! Голову иметь надо. Белаш!
