Джо Беверли - Моя строптивая леди
— Нет, Верити — ведь он принадлежит ей. Думаю, она уже передала его по назначению. Ну, теперь ты спокойна?
Син галантно поцеловал Честити руку, но, хотя ей хотелось подольше остаться с ним наедине, любопытство подгоняло.
— Идем узнаем, что же все-таки в этом документе! Если там окажутся какие-нибудь наставления или просто поправка к завещанию, у меня от злости дым пойдет из ушей!
— То-то будет зрелище!
Попытка сурово нахмуриться не удалась — губы счастливо улыбались. Син без возражений следовал за Честити к самому кабинету Родгара, но у двери вдруг воспротивился. Вместо того чтобы войти, он оттеснил девушку к стене и заключил в объятия.
— Ты выглядишь счастливой… — сказал он задумчиво, и она с удивлением сообразила, что и правда счастлива.
Счастлива не просто в эти минуты, а давно, несколько дней, ведь быть женщиной, жить в нормальном доме, в лоне семьи — это и есть подлинное счастье. Страшное прошлое поблекло, унылое будущее еще не наступило. Можно было наслаждаться настоящим.
— Ты не рад этому?
— Конечно, рад, любовь моя. Разве не этого я хотел для тебя? Разве не на этом все время настаивал? Не надейся только на этот документ. Если он окажется бесполезным, мы найдем другое средство.
— Хорошо бы ты оказался прав…
— Я и есть прав. На твоей стороне теперь все Маллорены, а их немало.
— В любом случае ты прав, что завербовал Родгара. Я знаю, это далось тебе нелегко.
— Завербовал Родгара? Вот как ты это видишь? — Син расхохотался. — Черт возьми, звучит неплохо!
И теперь уже он нетерпеливо повлек Честити за собой в кабинет.
Там они нашли не только маркиза, но и Натаниеля с Верити. Все трое были так серьезны, что не оставалось сомнений в ценности документа. Родгар передал прибывшим пергамент, пожеванный и в пятнах.
— Боже! — прошептала Честити, дочитав.
Это и в самом деле было нечто весьма и весьма обличительное — письмо, подписанное «мистер Уэр» (очевидно, адресат, кто бы он ни был, желал знать, с кем имеет дело). Писавший выдавал множество важных сведений, клялся в нерушимой верности изменникам и обещал употребить все свое влияние для подрыва существующего строя. Помимо этого, в письме упоминалось о тайной встрече с узурпатором в 1717-м, задолго до этих событий.
— Неужели такая встреча была? — усомнилась Честити. — Какая неосторожность! Больное честолюбие неминуемо должно было завлечь отца в ловушку. Как он мог, так скоро после бунта 1715 года?
— Это наименее опасная деталь, — сказал Родгар. — Ваш отец тогда был молод, а молодости свойственны опрометчивые поступки и ложные шаги, на которые чаще всего толкает обычная бравада. Зато остальное ставит его в затруднительное положение, и это очень мягко выражаясь. Обнародование этого документа в лучшем случае перечеркнет прозвище Непогрешимый.
— Надо позвать Форта, — вмешалась Верити. — Его все это тоже касается, нельзя оставлять его в неведении.
Маркиз кивнул и приказал послать за графом Торнхиллом.
Форт вошел в кабинет с таким видом, словно ожидал какого-нибудь подвоха. Он даже подобрался весь, словно заковал себя в невидимую броню, показывая, что не желает иметь ничего общего с обитателями этого дома. Сину достался ненавидящий взгляд. Родгар невозмутимо передал ему письмо. Прочитав, Форт рухнул в кресло и прикрыл лицо рукой.
— Отец сошел с ума!
— Такое было время, — заметил маркиз. — Вы, Торнхилл, тогда еще под стол пешком ходили и мало что можете помнить, а я, хотя и был слишком молод, чтобы броситься в гущу событий, прожил по крайней мере пять дней, когда невозможное казалось возможным. Все шаталось тогда, все полнилось слухами, королевское семейство собирало вещи, готовясь укрыться в своих крохотных прусских владениях, и многие верили, что тайные сторонники якобитов выползут из своих нор на свет Божий и завладеют властью. Должно быть, у вашего отца сдали нервы.
— Якобиты! Подумать только, я мог бы дать руку на отсечение, что он никогда им не симпатизировал. Пропади все пропадом! Отец всегда был так благочестив, что никто не усомнился бы, что это истинный пуританин, но никак не папист. Разве не потому он дал нам эти имена?
— Честолюбие нередко перевешивает веру. В 1745-м граф был в расцвете сил, примерно того же возраста, что и Фредерик, принц Уэльский, то есть ему не было еще и сорока. Два честолюбца за кулисами, ждущие своего часа. Все тогда притихло в ожидании больших перемен, и они бы непременно настали, умри король вовремя. Кто бы мог подумать, что дряхлый Георг II переживет своего алчного сына… — Родгар задумчиво усмехнулся. — Ирония судьбы! И это был не единственный удар. Дожидаясь благоприятного поворота колеса фортуны, Уолгрейв делал все возможное, чтобы власть, когда она окажется у него в руках, уже не выскользнула. Кто мог отнять ее? Только якобиты. Вот почему он всю жизнь боролся против них. И вдруг власть, которой он так отчаянно жаждал и которую еще не получил, оказалась — или почти оказалась — в их руках. Уолгрейв просто не мог допустить, чтобы дело всей его жизни обратилось в прах, и потому ненадолго вошел в прямой контакт с якобитами. Но еще задолго до этого были какие-то заигрывания, какие-то пробные шаги. Полагаю, среди якобитов нашлись люди, рассуждавшие так же, как я сейчас. Каким-то образом они вышли на графа, что-то посулили ему и тем самым отчасти переманили на свою сторону. Что именно посулили, не могу сказать… Фредерик был настолько слаб, что никто не возлагал на него больших надежд. Пьяница, развратник… Англии нужен был совсем другой король… — Родгар пожал плечами. — Все это, конечно, одни предположения. Надеюсь, его сиятельство просветит нас насчет истинного положения дел, когда наконец появится здесь.
— Появится здесь? — тупо переспросил Форт.
— Ну да. Разве леди Честити ничего не сказала? Я пригласил вашего отца на бал.
— Это письмо… — Форт поднялся, стискивая пергамент, — его бы следовало сжечь!
— Возможно, возможно…
— Но вы предпочитаете иметь его в своем распоряжении, как карающий бич? Воображаю, как это вас забавляет! Отвечайте, как вы намерены поступить?
— Как поступить, как поступить… — Маркиз держался так, словно решение принималось только в эту минуту. — Я намерен принять все меры к тому, чтобы мой брат мог спокойно обвенчаться с вашей сестрой. Таков мой личный интерес в этом деле, и письмо отлично послужит этой цели. В моих глазах, Торнхилл, это вовсе не карающий бич, а средство для выкручивания рук человеку. В дальнейшем можете поступать с этим документом по своему усмотрению, но если собираетесь хранить его как память, не держите просто в ящике стола, а имея при себе, не выходите из дому без личной стражи.
