Екатерина Коути - Невеста Субботы
Она дергает себя за гагатовые бусы, словно затягивает на шею петлю, а потом добавляет скорее удивленно, чем зло:
— Вам, белым, что ни отдай, вы все примете как должное. Даже если вам отдадут последнее, даже самое дорогое. Такой вот вы народ.
Я молчу. До сих пор я не отошла от оторопи, в которую повергла меня увиденная сцена. Да и не знаю, что тут вообще можно сказать. По возвращении я заметила, какими утонченными стали манеры Дезире и как непринужденно она держалась в присутствии белых. Да и Нора с Лизон шептались, что янки разбаловали девчонку и хорошо, что старая мадам положила этой вольнице конец. А то слишком высоко взлетела птичка. Уже и запамятовала, кто такая. Но я не думала, что все зашло настолько далеко. И что своим приездом я отняла у сестры пусть и мимолетное, но счастье.
Я взяла бы ее за руку, но перед глазами все еще стоит картина — руки Дезире комкают расстегнутую рубашку Джулиана, гладят его по груди…
— Что, понравилась тебе моя сказочка? — Дезире смотрит на меня исподлобья. — Тогда я еще одну расскажу. Дело было наутро после нашего приезда в «Малый Тюильри». Возле тебя крутилась портниха, подгоняя платье так, чтобы не был заметен шрам на груди. А меня послали искать твой ридикюль, который ты невесть где оставила. В нем лежали нюхательные соли, и портниха опасалась, что если туже затянет корсет, они тебе понадобятся. Захожу я, значит, в гостиную. А там Жерар. Развалился в кресле, одну ногу на подлокотник закинул, а перегаром от него несет, как от винокурни. Видно, до братниного запаса добрался. И оборачивается так ме-е-едленно, словно голова иголок полна. И говорит — эй, как там тебя, Дезире? Снова присядь, разговор к тебе есть. Хлобыстнул еще виски и тычет на стул. Что мне оставалось делать? Сажусь, а про себя думаю — все, девушка, допрыгалась. Сейчас он припомнит вчерашний ужин, так припомнит, что спина в кровавое желе превратится. А он молча кивает на бутылку, а второго-то бокала на столе и нет. Ну, взяла я да из горла и отхлебнула. Пропадать — так навеселе. А Жерар сначала пялился, как я пью, а потом смеяться начал. Смех у него жуткий был, сухой, будто мешок с горохом встряхивают. А потом зарылся руками в волосы и заплакал.
— Жерар Мерсье?! — Никогда бы не подумала, что он способен проливать слезы! Пусть даже и крокодильи.
— Ну да! — всплескивает руками Дезире, так искренне, словно мы еще близкие люди и делимся наболевшим. — Вот те на, думаю, вот те на! Оказывается, не такое уж он чудовище. Тоже вроде человек. И вдруг меня жалость к нему разобрала, как будто в груди что-то растаяло и по венам теплым растеклось. Хлебнула я еще виски для храбрости и говорю ему: дескать, не кручиньтесь, мсье Жерар, а лучше расскажите мне, что вас томит. Ну, он и рассказал. Что тебя ему в малолетстве навязали, а ему перед людьми стыдно, что ты смуглая. Но раз уж времена такие пошли, то выбирать не приходится. И еще всякое рассказывал. Про войну, про то, как у них в полку больше народа от поноса перемерло, чем от пуль, и что Гастон на самом деле бежал с поля боя, а Гийом выстрелил ему в спину и с тех пор топит горе в виски. Пока Жерар говорил, я к нему совсем близко пододвинулась, даже приобняла. А сама тоже ревмя реву, потому что со мной как с человеком обращаются. Ну, поплакали мы друг у дружки на плече, а потом он и говорит: знаешь, Дезире, мне с тобой легко и приятно, а с твоей сестрой совсем наоборот. Бесит меня, что она такая овца. Что с ней ни делай, все стерпит. Так и хочется взять кочергу и забить ее до смерти. Вот так я и поступлю в первую брачную ночь… Со страху меня аж перекосило. Бросилась его умолять, чтоб он тебя пощадил, а он иную песню завел. Мол, была б я рядом, ему б завсегда было весело. Тут я поняла, к чему он клонит, а пьяному-то море по колено. Вот я и говорю — а хотите, я вам хоть каждый день буду настроение поднимать? Раз вам так со мной хорошо. Он сразу ухватился за эту мысль. Верно, говорит, будешь моей placée. Я тебе квартиру в Новом Орлеане сниму и буду приезжать к тебе, когда накатит. Обещал, что не будет вытворять со мной ничего такого, к чему с рабынями привык, ничего сверх меры, раз я с виду барышня и манеры у меня хороши. А если я ему угожу, он тебя пальцем не тронет.
— И ты согласилась?
— Согласилась ли я? — вздергивает тонкие брови Дезире. — Да я от счастья чуть не пела! С какой стороны ни погляди на эту затею, а сплошная выгода. И сама буду пристроена, и бабушке дам понять, что не сошелся свет клином на ней и ее чертовой плантации. И тебе, Фло… тебе я тоже помогу. Расплачусь с тобой за то, что ты уберегла меня от продажи. Нора все твердила, будто ты продала за меня душу сатане, а я тогда еще не знала, верить этому или нет. Но, думала, все равно прилично тебе задолжала. Ты ведь всегда была ко мне добра.
Мне кажется, будто меж ребрами мне вогнали ледяное лезвие. Холод разливается по телу, инеем оседая в животе.
— Получается, что в ночь моего дебюта ты вышла в сад не просто так, — понемногу догадываюсь я. — Скажи мне правду, Ди! Ты шла на свидание к Жерару?
— Да. Он велел мне прийти в беседку. Хотел, чтобы я оставила тебя и доказала ему свою преданность. Гийома он тоже позвал. Потом, после нашего разговора, Гийом должен был увезти меня в Новый Орлеан и устроить там на квартире. Мы только начали обсуждать поездку, как вдруг появились вы с Жанно. Жерар разгневался. И крикнул, что ты им не помеха и все будет как обычно. И порвал на мне блузку. А потом… а потом начался самый ужас.
Закрываю лицо руками. В этой истории я считала себя героиней. Но неужели я прошла все круги лабиринта, подбираясь к его сердцевине, чтобы вместо чудовища, вместо полузверя с окровавленными клыками найти там осколок зеркала? Да, так все и вышло. Чудовищем оказалась я сама. Что же мне теперь делать? Затаиться и ждать нового путника?
— Я пожелала смерти двум невиновным людям, — немеющими губами говорю я. — А потом погубила другие жизни, тех бедолаг, которых линчевали на болотах…
— Пожелала смерти? — перебивает меня Дезире. — Пожелала смерти? Господи, неужели ты совсем ничего не помнишь?
— Теперь-то я знаю, что никаких дезертиров не было. Это я сама придумала?
— Да! Ты приказала нам с Жанно сказать про дезертиров. Уже после того, как Жанно порвал на тебе платье. Это тоже ты ему приказала. Он весь трясся, боялся, что его до смерти засекут, потому что он к тебе притронулся. Но ты сказала, что наказывать его больше некому. А если кто-то поднимет на него руку, пусть он принесет в жертву черного петуха. Ты придешь и все уладишь… Ты помнишь, как произносила эти слова?
— Нет!
— А я вот помню. И никогда, никогда не забыть мне тот ужас. — Она обхватывает себя руками за плечи и тихо стонет: — Бывает, что я вскрикиваю по ночам, а тебе объясняю, что мне снится бомбежка. А на самом деле я опять попадаю в ту беседку, и мои ноги скользят в луже крови… Лучше б я тоже погибла с Жераром и Гийомом. Но не поздно все исправить, да, сестра?
