Жюльетта Бенцони - Роза Йорков
— Где? В Олд-Бэйли?
— Да. Я не видел там вчера графа Солманского. Может ли такое быть, чтобы отец не присутствовал на суде, где на скамье подсудимых находится его дочь?
— Должно быть, это слишком тяжкое испытание для столь чувствительного человека, — насмешливо сказал Морозини. — Он, вероятно, ставит свечи и молится… Если только не махнул рукой на свою преступную дочь и не отбыл в одиночестве, не дожидаясь приговора.
— Может быть, и так. Посмотрим, придет ли он сегодня.
Но напрасно друзья пристально оглядывали зал, они так и не увидели сурового бледного лица с моноклем — лица, которое так искали.
Похоже, что и Анельке не удалось поспать в эту ночь.
Лицо ее стало еще бледнее, под глазами появились темные круги. Она выглядела еще трогательнее, еще беззащитнее, и от одного взгляда на нее у Альдо защемило сердце.
Первой вызвали Ванду, и вид этой свидетельницы не обещал ничего утешительного. Вся в черном, с огромным белым платком, похожим на знамя парламентеров во время военных действий, горничная была сама скорбь и отчаяние. Вся ее речь состояла из страстного восхваления ее «голубки» и столь же страстного очернения покойного сэра Эрика. При данных обстоятельствах ничего хуже просто нельзя было придумать.
— Господи! — проскрежетал Альдо. — Избавь меня от друзей, а от врагов я сам избавлюсь!
— Хорошо тебе говорить, а ты посмотри на сэра Десмонда, — шепнул ему Адальбер. — Я в жизни не видел, чтобы человек так катастрофически потел!
Однако ситуация еще ухудшилась после того, как обвинитель затронул вопрос о Ладиславе. Ванда преисполнилась лирики: она воспевала трогательную и невинную любовь своей хозяйки к герою борьбы за свободу ее родины, целиком и полностью созданному ее воображением. Она описывала гнев молодого человека и его отчаяние, когда он узнал, что его возлюбленная сочеталась браком с человеком, который нажил свое благополучие на смерти других. Она описывала его желание помочь Анельке и ее защитить…
— Мне очень хочется вам верить, — прервал ее сэр «Джон, — но сейчас меня интересует вопрос, был ли он любовником вашей хозяйки?
— Разумеется, нет, — решительно отмела вопрос Ванда. — Такого и случиться не могло, ведь я целые дни проводила с моей голубкой.
— А ночи? Ночью вы спите хорошо?
Блаженная улыбка растеклась по широкому лицу служанки:
— Да, ваша честь, сплю я очень хорошо! Сплю как младенец, с вашего позволения.
Зал разразился смехом, и даже судья позволил себе что-то вроде улыбки. Сэр Джон ограничился тем, что пожал плечами.
— Очень рад. Но продолжим наш разговор. Если я вас правильно понял, то вышеназванный Владислав мог только ненавидеть сэра Эрика, поскольку, судя по вашим словам, сэр Эрик сделал свою жену несчастной. А вы знаете, каким образом он собирался защитить леди Фэррэлс?
— Я думаю, он собирался ее похитить и увезти в Польшу. Но дела пошли настолько скверно, что он был вынужден убить мужа-злодея.
— И, совершив это, исчез в неизвестном направлении, оставив ту, которую любил, в руках правосудия? Вам не кажется это несколько неестественным?
— Кажется, и я не устаю молить Господа нашего Иисуса Христа и Ченстоховскую Божью Матерь, чтобы он появился, все объяснил и освободил ту, которую так любит. Но может быть, он заболел? Или с ним что-то случилось?
— А может быть, он уехал в Польшу?
— Нет! Я в такое не верю! Ладислав Возински, где бы ты ни был, услышь меня! Возлюбленная твоя в опасности, и если ты не появишься, ты нарушишь закон любви, рыцарства и благородства! Ты оскорбишь всемогущего Господа…
Ванда могла продолжать в этом духе до бесконечности, и нужно было положить конец ее словоизвержению. Сэр Десмонд, будучи не в лучшем расположении духа, отказался допрашивать свидетельницу, но попросил пригласить свою подопечную. Пора было спуститься с небес на землю.
Несмотря на свой изможденный вид, Анелька произнесла клятву твердым голосом, а потом спокойно посмотрела на тех, кто собирался слушать ее показания. Больше того, в глазах ее искрилась даже какая-то веселость.
— Леди Фэррэлс, — начал адвокат, — мы только что выслушали свидетельское показание вашей горничной. Согласны ли вы с ним?
— Каким бы странным оно вам ни показалось, но частично я с ним согласна. Я хочу сказать, что в словах Ванды много правды, хотя она, безусловно, излагает свою личную точку зрения.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что Ванда верна себе и никогда не изменится. Она сохранила добрую и открытую душу и бесконечную нежную привязанность к нашей родине. До конца своих дней она не перестанет предаваться восторженным и наивным мечтаниям.
Когда она сказала, что до своего замужества я любила Ладислава Возинского, она сказала чистую правду. И я очень страдала, когда, повинуясь воле отца, была вынуждена выйти замуж за сэра Эрика. Но когда в одно прекрасное утро в Гайд-парке, где я, как обычно в это время, каталась на лошади, ко мне подошел Ладислав, этой любви больше не существовало.
— Вы хотите сказать, что речь больше не шла о любовных отношениях?
— О каких любовных отношениях могла идти речь, когда тот, кого я когда-то любила, стал меня шантажировать? Ладислав хотел одного — поступить на службу в дом моего мужа.
В случае моего отказа ему помочь он угрожал, что передаст моему мужу письма, которые я имела неосторожность ему писать, когда мы еще жили в Варшаве.
— Они до такой степени могли вас скомпрометировать?
— О да! Особенно если учесть вспыльчивость моего покойного мужа и его ревнивый характер. Мои письма с полной откровенностью обнаруживали, что до замужества я была любовницей Ладислава. Этой… подробности Ванда никогда не знала. Она не может понять и никогда бы не поняла, что юность способна на подлинные безумства. Она бы не поверила, что на безумство была способна и я, которую она всегда называла своей голубкой.
— Но после того как вы вступили в брак, ваш супруг должен был заметить, что…
— Что я потеряла невинность раньше? — задала вопрос молодая женщина с присущей ей манерой говорить все напрямик. — Нет, он ничего не заметил, потому что сам воспользовался своими супружескими правами, не дождавшись нашего венчания, и совершил надо мной насилие. Сэр Эрик так спешил сделать меня своей, что овладел мной, несмотря на мое сопротивление. Он считал меня чистой, и эти письма были бы катастрофой для нашей дальнейшей совместной жизни.
— А вы до такой степени дорожили своим супругом, несмотря на его грубое с вами обращение?
— Да, я дорожила им. Он все искупил в моих глазах, когда рисковал собственной жизнью ради того, чтобы вырвать меня из рук похитителей, которые украли меня накануне нашей свадьбы. Думаю, что мне не нужно рассказывать об этом?
