Элизабет Чедвик - Летняя королева
Людовик пожелал посетить святые места Ливана, включая то, где святому Петру вручили ключи от Царствия Небесного. Земля, известная как «долина ключей», здесь была свежей и зеленой. Наступил небольшой отдых от испепеляющей жары. Алиенора пыталась впустить чувство покоя в душу ради себя самой и ребенка. Людовик пребывал в прекрасном расположении духа, впрочем иначе и быть не могло, он ведь путешествовал как королевская особа, ему лишь нужно было с важностью выступать и казаться милостивым. Она издалека наблюдала за мужем: тот широко улыбался всем подряд, даже Тьерри де Галерану, которого, видимо, успел уже простить. Для него все было прекрасно в этом мире. Он перехитрил Раймунда Антиохийского и засадил Алиенору в зашторенный паланкин, где ей самое место. Там она не причинит никому вреда.
Внезапно королева почувствовала себя плохо. Подпрыгивающий паланкин напоминал ей лодку в море во время шторма, а кроме того, живот сковала боль. Началось все с пустякового недомогания, как при месячных, но постепенно боль усиливалась и вскоре уже напоминала родовые схватки.
– Нет, – охнула она. – Слишком рано!
Внезапно у нее отошли воды, они были окрашены кровью с зеленовато-черной примесью. Алиенора отодвинула занавеску и высунулась, чтобы окликнуть Амарию, которая передвигалась на муле рядом с паланкином.
– Мадам! – Амария велела носильщикам остановиться и заглянула внутрь паланкина. – Святая Мария! – выдохнула она, на секунду утратив самообладание.
– Никто не должен знать, – с трудом произнесла Алиенора. – Чего бы это ни стоило.
Амария покачала головой.
– Вам нельзя продолжать путь, мадам, – сказала она. – Придется найти для вас кров.
Служанка огляделась. Невдалеке от дороги стояла пастушья хижина. Небольшое убежище, сложенное из нетесаного камня, но ничего другого не было; до святыни, к которой стремился Людовик, оставался еще долгий путь.
– Королева нездорова, – сообщила Амария носильщикам паланкина. – Отнесите ее в ту лачугу, где я займусь ею.
– Мы не можем выйти из строя, госпожа, – ответил один из них.
– Тогда она умрет! – с жаром воскликнула девушка. – И виноватыми окажетесь вы. Делайте, что говорю!
– Но король…
– Я разберусь с королем. – Амария приосанилась. – Заболевание моей госпожи связано с тем недомоганием, от которого она страдала в Венгрии. А то, как ее вынудили покинуть Антиохию, только ухудшило положение.
Одержав верх над мужчинами, которые понесли паланкин к хижине, Амария послала оруженосца к Людовику с той же самой историей, а также велела явиться к лачуге Мамиле.
– Если ты верна моей госпоже, то помалкивай, – сердито прошептала она. – В случае расспросов скажешь, что у королевы кровотечение.
Девушка взглянула на нее со страхом, к которому примешалось сердитое возмущение.
– Мне прекрасно известно, какая у нее болезнь, – сказала Мамиля. – Но я не Гизела, я не предаю.
Вместе они помогли Алиеноре перебраться в хижину. Носильщики, услышав слово «кровотечение», старались держаться подальше. Амарии только того и нужно было. Прибыл гонец от Людовика с сообщением, что король намерен продолжить паломничество, а королева может отдохнуть, пока не наберется сил, чтобы присоединиться к главным войскам. С ней, однако, останутся охранники, которые разобьют лагерь рядом с хижиной. Гонец настаивал, что должен увидеть Алиенору и удостовериться, что она действительно больна, а не прикидывается, чтобы удрать обратно в Антиохию.
Он лишь бросил один-единственный взгляд на Алиенору, которая корчилась, лежа на соломе, и быстро покинул хижину.
Рядом с лачугой журчал маленький ручей, где Амария наполнила ведро свежей холодной водой. Потом разожгла огонь в каменном очаге. Вместо топлива там сложили кизяк, а у нее среди прочих припасов нашелся уголь. Она набила холщовый мешок соломой, чтобы сделать Алиеноре постель, а как только огонь разгорелся, сварила ей отвара, чтобы унять боль, хотя понимала, что такую боль унять невозможно. Кровь в околоплодных водах с зелеными пятнами фекалий нерожденного младенца означала неминуемую трагедию. Амария подозревала, что Тьерри де Галеран нанес Алиеноре не случайные удары, когда они покидали Антиохию.
Алиенора открыла глаза и уставилась на черные от дыма балки. Жгучая боль засела в животе и между ног, постоянная и тупая, лишенная прежней остроты. Горло саднило, словно она наглоталась дыма или криком сорвала голос. Она опустила руку на живот, он показался ей мягким. Груди налились, но кто-то уже перевязал их льняными полосами. Между ног тоже лежали прокладки. Королева чувствовала себя слабой, выжатой.
– Мадам… – Над ней склонилась Амария и потрогала лоб. – Ну наконец лихорадка спала, – сказала она. – Вам было очень плохо. Вот, попейте еще.
Алиенора сделала несколько глотков холодного горького варева из чашки, которую Амария прижала к ее губам.
– Мой ребенок. Где мой ребенок? Его нужно покормить. – Она оглядела лачугу. На дверях висела холщовая занавеска, закрывая вид, но пропуская слабый свет. От очага поднималась к потолку змейка синего дыма. Мамиля помешивала в горшке какое-то рагу, но, взглянув на Алиенору, быстро отвернулась. – Что вы с ним сделали? Покажите мне его!
Амария прикусила губу:
– Мадам… он… родился мертвым. У вас потому и начались преждевременные роды, что он умер. Мне очень жаль.
– Я тебе не верю! – Алиенору охватила паника и горе; ей казалось, что за этими полуразрушенными стенами собирается огромная удушливая волна. – Покажи.
– Мадам…
– Покажи! Если есть тело, я его увижу и узнаю все, что нужно знать!
Амария повернулась к корзине, прикрытой льняной тряпицей. Поверх она положила крест на цепи, снятый с собственной шеи.
– Я собиралась похоронить его на рассвете, – сказала она. – Право, мадам, не знаю, стоит ли вам смотреть.
– Нет, я должна.
Амария отвернула тряпицу, Алиенора заглянула в корзину. Она взвыла и согнулась над ней, прижала к себе, словно живого, младенца. Ребенок умер, а вместе с ним умерли ее хрупкие надежды и мечты. Она сидела, раскачиваясь взад-вперед, убаюкивая свою боль.
– Мне все равно, что со мной будет! – простонала Алиенора. – Дай мне умереть. Никакая это не святая земля, это мой ад!
Глава 32
Иерусалим, сентябрь 1148 года
За инкрустированном столике между Алиенорой и Мелисендой[22], королевой-матерью и соправительницей королевства Иерусалимского, стояло керамическое блюдо с вкуснейшим лакомством из миндаля и розовой воды, которое арабы называли «фалудхаш». Мелисенда с наслаждением отведала кусочек.
