Осип Назарук - Роксолана
Сердце ее дрогнуло.
Неожиданно для себя она обеими руками вцепилась в поводья коня своего мужа. Испуганный конь рванулся в сторону, и султанша вылетела из седла. Сулейман попытался ее удержать, потерял равновесие и сам упал с коня.
Оба его адъютанта мгновенно оказались рядом.
Султан молча поднялся, а Эль Хуррем, стоя на коленях на размокшей земле и сложив руки на груди, слезно взмолилась:
– Ты не должен вступать в битву! Здесь, чует мое сердце, может угаснуть твоя заря! А ведь ни один из твоих сыновей еще не способен самостоятельно воссесть на престол султанов или поднять меч против бунта!..
И, заломив руки, она оросила слезами пропитанную кровью немецкую землю.
С запада надвигалась буря. Ветер из дунайских долин завывал между холмами и швырял тяжелые как свинец капли на круп вороного коня владыки Османов, на него самого, и на обоих адъютантов, которые стояли, словно каменные изваяния, не видя и не слыша ничего вокруг. И на султаншу Эль Хуррем, которая в неверном свете зарниц больше всего походила на мученицу в долине скорби.
Она и в самом деле была мученицей – ибо впереди ее ожидало больше ударов горя, чем дождевых капель в этой туче, счесть которые под силу только Господу.
Издали по-прежнему доносился шум схватки, но боевой клич христиан звучал все громче – должно быть, в эту минуту чаша весов склонялась в их пользу.
По лицу Сулеймана, испытывавшего острую боль в вывихнутой руке, ничего нельзя было прочесть.
Наконец великий завоеватель и законодатель османов, оборотившись лицом к Мекке, пробормотал короткую молитву, после чего подал знак одному из адъютантов.
Тот приложил к губам сигнальный рожок.
А уже в следующую минуту со стороны турецкого штаба донесся звук горна, и вдоль волнующихся как прибой рядов мусульманского войска понеслись хриплые звуки труб и грохот барабанов, сливаясь с первыми раскатами грома.
– Ты снова зовешь их на штурм? – спросила, все еще не поднимаясь с колен, султанша Эль Хуррем.
– Это сигнал отбоя, о Хуррем! – спокойно ответил властитель трех частей света и, шагнув к женщине, поднял ее с мокрой земли.
Они возвращались к шатру молча, думая каждый о своем.
Султан, смирившись, размышлял о непостижимой воле Аллаха, который, возможно, именно здесь, под стенами Вены, положил предел той каре, которую он, Сулейман, готовил неверным.
А она? Больная душа думает только о своей боли.
Осажденный христианский город вздохнул с облегчением, когда очередной штурм захлебнулся и турки откатились от стен и валов. Еще ярче засверкали церкви и радостно, словно на Пасху, зазвонили колокола.
Вся Вена, все, кто защищал город и кто стойко терпел лишения, на одном дыхании грянули один-единственный гимн: «Тебя, Бога, хвалим!..»
5Глухая осень стояла на земле германцев, когда Сулейман Великолепный со своими армиями уходил из-под Вены. Его никто не преследовал. Ни один немецкий отряд не вышел за пределы городских стен. Только холодный ветер шумел в лесах над Дунаем, осыпая мертвую листву. Короткие, серые, словно состарившиеся, дни пролетали над воинством падишаха, которое преданно следовало за ним.
Лишь изредка погромыхивал припозднившийся гром, и молнии, извиваясь как змеи, озаряли горизонт фосфорическим светом.
А листья беспрестанно сыпались и сыпались с деревьев.
Бог всемогущий напоминал людям: так минет и ваша жизнь. И вы никогда не вернетесь на этот свет, как не вернутся листья на родную ветку.
Всем сердцем чувствовал великий султан Османов эту истину. И потому спокойно возвращался из похода. А спокойствие предводителя всегда передается тем, кто верит в него и идет за ним. Тогда и их осеняет покой.
Сулейман ехал вдоль берегов Дуная по направлению к столице Венгрии. Уже виднелись ее купола и башни, когда на лужайке у обочины дороги увидела султанша Эль Хуррем нищий цыганский табор. Бледный месяц стоял высоко в небе, а в таборе горели костры.
Смутное воспоминание всколыхнулось в ее душе. Она приказала остановить карету, высунулась в окно и бросила пригоршню золотых монет в толпу цыганских женщин.
Те мигом собрали деньги с земли, словно голодные птицы – зерно, и стали подступать к окнам кареты, чтобы погадать о будущем щедрой госпоже.
Султанша протянула левую руку, и одна из цыганок начала бормотать:
– У дороги твоей аистенок и кедр могучий… По одну сторону – цветы и тернии колючие… А по другую – крест и гроб… Как молодой месяц, будет расти твоя сила, госпожа… А в жизни своей дважды встретишь всякого человека, которого хоть раз узрели ясные очи твои… А когда время придет, на мосту калиновом увидишь перстень медный у пьяного мужчины, сусальным золотом покрытый, с камнем фальшивым…
Тут цыганка взглянула в лицо незнакомой госпоже и, сильно встревожившись, выкрикнула какое-то незнакомое слово и прервала гадание. Как вспугнутые птицы, начали разбегаться от экипажа султанши цыганки и цыгане. А та, что ворожила, правой рукой прикрыла глаза, а левой бросила в карету через открытое окно золотую монету, которую перед тем подняла с земли.
Султанша Эль Хуррем, взволнованная таким неожиданным поворотом, побледнела и взглянула на мужа. Тот невозмутимо сидел на коне. В ее взгляде мелькнула обида – не столько тем, что цыганка швырнула обратно деньги, а тем, что ворожба прервалась.
Султан подал знак – и его гвардия мгновенно окружила цыганский табор.
– Что это значит? – спросил он у предводителя, старого седого цыгана, приблизившегося к нему с глубокими поклонами. Тот испуганно ответил, не узнав султана, но склоняясь до земли:
– О высокородный паша! Произошла необычайная вещь, из-за которой пришлось прервать гадание. Та женщина, что ворожила прекрасной госпоже, встретила ее второй раз, и ее первая ворожба уже сбылась! В таких случаях нельзя ни ворожить снова, ни принимать от этого человека никаких даров, кроме корма для скотины…
Пока он говорил, к дороге с осторожностью сходились перепуганные цыгане и цыганки, неохотно бросая к колесам кареты золотые, полученные от султанши.
Сулейман ничего не сказал старому цыгану, но вполголоса обронил несколько слов, обратившись к одному из приближенных.
Вскоре цыганам были выданы овес и сено для их лошадей. А султан с женой отправились на ночлег в королевский замок.
Когда же они поднялись на высокую террасу замка, Эль Хуррем, уже позабыв досадное приключение, вдруг робко улыбнулась, взглянула на мужа и проговорила:
– Я чувствую – у нас будет еще дитя!
Султан, обрадованный, ответил:
