Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

– Нет! – коротко ответила Мари.

В ее голосе звучало пренебрежение. Было очевидно, что она хочет, чтобы ее оставили в покое. Но Пауля это не остановило. Он глубже надвинул шляпу на лоб, его глаза агрессивно сверкали.

– Нет? Я удивлен. Я был уверен, что ты тоже заинтересована в «благополучном разводе».

Лиза почувствовала, как напряглась рука Мари.

– Ты ошибаешься, – возразила Мари.

Гумберту пришлось остановить машину, потому что учительница переходила дорогу с группой учеников. Это были ученики гимназии Святого Стефана, они шли парами и держали свои школьные кепки, чтобы ветер не сорвал их с головы.

– Что ты имеешь в виду? – сердито спросил Пауль, когда машина поехала дальше. – Нынешнее положение вещей неприемлемо!

– Я ожидаю, что ты примешь меня такой, какая я есть!

Как все-таки Мари могла говорить. Лиза этого от нее не ожидала. Пауль, по-видимому, тоже не ожидал, потому что на мгновение замолчал и, казалось, задумался.

– Я не понимаю, что ты пытаешься сказать. Разве я когда-нибудь проявлял к тебе неуважение? Разве я плохо с тобой обращался? Что ты вообще хочешь от меня?

Тугая петля обвилась вокруг живота Лизы и стиснула так сильно, что она едва могла дышать. Она тихо застонала. Это было уже слишком. Боль была действительно сильной!

– Я хочу, чтобы ты признал меня дочерью моих родителей. Якоб Буркард был моим отцом. А Луиза Хофгартнер – моей матерью. И они не менее достойны уважения, чем Иоганн и Алисия Мельцер.

– Разве я когда-нибудь сомневался в этом?

– Да, сомневался. Ты оскорбил творчество моей матери, ты хотел спрятать ее картины на чердаке.

– Все это – полный вздор! – рассердился Пауль и с раздражением стукнул кулаком по мягкой спинке сиденья.

– Если ты действительно считаешь это вздором, тогда нам больше не о чем говорить!

– Хорошо! – воскликнул он. – Тогда я приму соответствующие меры!

– Делай! – взволнованно крикнула Мари. – Я жду, когда ты проявишь свою силу.

Лиза держалась из последних сил. Тряска машины по булыжнику определенно ее убьет. И вдобавок ко всему им приходилось постоянно останавливаться. Пешеходы. Трамвай. Телега с ящиками. Затем перед ними втиснулось такси и перегородило путь.

– Вы не могли бы наконец перестать ссориться? – пожаловалась она. – Я не хочу, чтобы мой ребенок родился в такой атмосфере. Пожалуйста, учитывайте это!

Пауль беспомощно уставился на нее и снова сел прямо.

– Поехали, Гумберт. Давай, обгони этого медлительного осла! – приказал он.

Гумберт прибавил газу, и они, совершив опасный маневр, с ревом пронеслись мимо повозки с лошадьми. Стая голубей испуганно вспорхнула, когда они проехали через ворота Святого Якова со скоростью не менее шестидесяти километров в час, автомобиль трясло, и руки Лизы судорожно вцепились в пальто Мари. Здания и луга улицы Хааг проносились мимо как тени, она слышала успокаивающий голос Мари:

– Не волнуйся. Мы просто немного поспорили. У твоего ребенка и так хватает своих забот. Он хочет появиться на свет, это тяжелая работа. Мы сейчас приедем. Лиза? Лиза, ты меня слышишь?

Она действительно исчезла на мгновение. Где-то между небом и землей парила в серых туманных облаках, а теперь вернулась в изнуряющий, враждебный мир.

Гумберт резко повернул у ворот парка, как лихач, промчался по пустой аллее, отчего брызги разлетелись во все стороны, и они добрались до дома.

– Юлиус! Герти! Эльза!

Пауль, возбужденный, взбежал по ступенькам к входу к дому, по ходу отдавая сбивчивые указания и пугая прислугу. Госпожа фон Доберн стояла у входа как вкопанная и смотрела вниз на автомобиль, из которого сейчас выходила Мари.

– Гумберт, – обратилась к нему Мари. – Нам нужно одно из плетеных кресел, которые стоят в прихожей. И скажи Юлиусу, чтобы он помог принести.

Теперь Лиза была уверена, что не переживет эти роды. Ни один человек не смог бы вынести такой боли. Она отчаянно вцепилась в спинку переднего сиденья и только через некоторое время поняла, что ей нужно выйти и сесть в плетеное кресло.

– Я не могу… Я не могу. Лестница.

– Мы знаем, Лиза. Мы отнесем тебя по лестнице наверх в твою постель.

Мари, как всегда, была спокойна и собранна. Юлиус ухватился за правый подлокотник кресла, Пауль встал с другой стороны. Откуда-то на подмогу появилась повариха, Гумберт тоже старался изо всех сил.

– Колосс Родосский был бы легче, – простонал Пауль.

– Надеюсь, кресло выдержит! – произнесла Эльза, стоявшая рядом с испуганным лицом.

– Если она упадет с лестницы, это будет конец! – крикнула Серафина. – Почему не оставить ее внизу?

– На кухне тепло, она может рожать там, – предложила Дёрте. – Или в столовой.

Мари руководила транспортировкой, не обращая внимания на разговоры:

– Сюда, наверх. Медленно. Открой дверь, Эльза… Где Герти?

– Она срочно расстилает на кровати несколько старых простыней. Чтобы потом не все…

– Хорошо. Скажите маме, чтобы она пригласила акушерку.

Плетеное кресло натужно скрипело, выражение лица Юлиуса еще сильнее напряглось от усилий, Пауль тихо сто-нал, Брунненмайер, поддерживающая кресло сзади, не издавала ни звука. Было слышно только ее тяжелое дыхание.

На пороге ее комнаты левый подлокотник оторвался, кресло опрокинулось набок, но они все же успели вовремя опустить Лизу на пол.

– На выход, молодое семейство. Перебирайтесь в кровать.

Она сильно шаталась, пока делала эти несколько шагов, а затем упала в прохладные, мягкие простыни, почувствовала под головой пуховую подушку. Кто-то снял с нее туфли, поднял ноги, чтобы она могла вытянуться. Но тут на нее обрушилась очередная схватка, и вдруг кровать, простыни и пуховая подушка стали совершенно не важны. Единственное, что имело значение, – это адская боль, сжимающая живот.

– Мари… Мари, ты здесь?

Она почувствовала, как маленькая твердая рука массирует ее живот.

– Я здесь, Лиза. Я все время с тобой. Расслабься. Все идет хорошо.

– Тогда, наверное, я тут лишний, – услышала она голос Пауля.

– Действительно, – согласилась Мари.

– Вы не должны ссориться, – простонала Лиза.

Прошел час. Два часа. Сколько еще? Она была на пределе своих сил. Тем временем пришла акушерка и время от времени возилась с ней, просовывала палец между ног, давила на живот, слушала с помощью длинной трубки.

– Он выходит… выходит.

– Я больше не могу!

– Смелей!

Мари охлаждала ее горячий лоб, подбадривала, держала за руку. Герти принесла бутерброды, кофе и десерт. Ни Мари, ни Лиза ни к чему не притронулись, акушерка съела бутерброды, выпила кофе и попросила принести бокал пива.

– Это может затянуться на всю ночь.

Китти появилась в комнате, взволнованная и разговорчивая, как всегда, погладила Лизу по щеке, поцеловала ее в лоб. Затем рассказала ей о родах Хенни и о том, как сладко малышка лежала в своей кроватке.

Три часа, четыре часа, пять часов. Наступил вечер, следом ночь. Иногда схватки давали ей немного передохнуть, она лежала на спине и дремала. Потом эта проклятая акушерка что-то делала с ее животом, и боль возвращалась, еще сильнее, чем раньше, такая невыносимая, что она скорее бы умерла, чем продолжала терпеть эти муки.

Под утро, когда слабый свет начал пробивался сквозь занавески, ребенок предпринял последнюю отчаянную попытку.

– Крепче! Тужьтесь! Изо всех сил! Еще, еще. Вы же не слабый человек, в конце концов. Давайте тужьтесь. Не останавливайтесь.

Она не чувствовала происходящего. Тело работало без ее участия. Боль утихла и прошла. Вокруг раздался шепот. Она была слишком измучена, чтобы понимать смысл.

– Что с ним?

– Трубочку… Держите за ножки. Проглотил слишком много околоплодных вод.

Акушерка держала над ней что-то бледно-синее, в крови, это что-то колыхалось, по нему стучали, акушерка клала его на живот, отсасывала трубкой, снова поднимала. Она подвесила ребенка за крошечные ножки.

– Боже милостивый на небесах, – прошептал кто-то рядом с ее кроватью.