Зия Самади - Избранное. Том 1
Машрап — одна из самых почитаемых танцевальных мелодий. И двое танцоров в легких белых широкополых халатах с просторными рукавами выскочили, на сцену, поклонились Ходжаниязу и остальным гостям, а потом вытянулись кверху, приподняв руки. Под четкие, раздельные удары бубна: дум, так, дум, так-так; дум, так, дум, так-так — руки и ноги танцоров, у каждого по-своему, но одновременно и плавно, пришли в движение. Вначале мерные, по-мужски медлительные, эти движения постепенно убыстрялись в такт музыке, и вот танцоры часто-часто засеменили ногами и вдруг мгновенно замерли — затаились, заиграли бровями и глазами, чуть покачиваясь из стороны в сторону.
Напев переменился:
В мир придя, я немало несчастий, обид пережил.
Бесконечные беды достоинства могут лишить.
В бренной жизни своей никаких я богатств не скопил —
Тебя ради, машрап, свое сердце от благ отвратил,
Одержимым я стал, от земного себя отрешил…
Мелодия, как бы обрисовывая движения танцоров, поднималась все выше, заставляла их то кружиться, распустив полы халатов наподобие павлиньих хвостов, то время от времени поочередно касаться земли локтями или коленями.
— Молодцы! — в восторге вскричал Ходжанияз и, не в состоянии сдержать радость, добавил: — Играйте еще!
Молодежь в едином порыве бросилась на подмостки…
Глава десятая
Замана разбудил громкий стук в дверь.
— Заман, Заман! Откройте, говорю!
— Кто? — Не очнувшись ото сна, Заман не в силах был поднять с подушки голову.
— Я, да я же!
Узнав по голосу Сопахуна, Заман быстро вскочил, распахнул дверь.
— Одевайтесь! — Сопахун был взволнован.
— Что случилось? Куда пойдем?
— Ма Чжунин наступает…
— Это точно?
— Точно. Прибыл нарочный от полковника Амата из Астин-Артуша. Да одевайтесь же скорее!
Заман заторопился.
— И что же делать? — спросил он.
— Не знаю. Хаджи-ата вызвал Сабита, Оразбека, Махмута Мухита, еще нескольких. Мы должны быть на месте до их прихода.
— Выходит, Ма Чжунин выступил раньше, чем предполагалось?
— Да, так случилось, вай довва! — вздохнул Сопахун, по привычке употребив кумульское многозначно-выразительное слово «довва». — Как думаете, что будет?
— Не знаю, брат, — Заман разделял его тревогу. — Во всяком случае, положение наше хорошим не назовешь. Два месяца потратили на всякие мелочи. И военной подготовкой не занимались, как нужно бы. Но об этом и заикнуться нельзя.
— Чего же ждать, если у хаджи-ата любимый советчик Хатипахун, ох, довва… — Сопахун прикусил нижнюю губу. Неунывающий рослый силач, добросердечный, открытой души человек, он был беззаветно предан Ходжаниязу, пользовался его доверием, но, несмотря на это, временами изливал Заману свои переживания, вызванные поведением Гази-ходжи, которое он никак не мог одобрить. Вообще, если бы не заступничество Сопахуна, кляузники давным-давно расправились бы с Заманом, а то и устранили совсем. Всего лишь два дня назад Хатипахун доносил: «Пьет вино. Не молится. Не почитает духовных пастырей…» Сопахун не выдержал: «Зачем вы так, Хатипахун? Что плохого он сделал? Где мы найдем другого такого же честного и рассудительного работника?» Ходжанияз, доверяя суждениям Сопахуна, пресек ябедника: «Нехорошо, ахун, грызть человека дела!» Однако после этого Заман не получил ни одного важного поручения.
— Я готов! — Заман прицепил к поясу девятизарядный пистолет.
Подняв с постели спавшего в соседней комнате Рози, они вышли на улицу. Со стороны «Ханской медресе» донесся призыв на предутреннюю молитву.
В это же утро, когда Заман и Сопахун шли к резиденции главы республики, Чжу-шожа, ругаясь на чем свет стоит, еле-еле растолкала недавно уснувших после кутежа, храпевших Юнуса и Турди.
— Ой-ой, что за напасть… — Юнус очнулся, и сердце его от страха ушло в пятки, а глаза испуганно обшарили комнату.
Турди, чуть приподняв веки, захрапел снова.
— Телеграмма, говорю! Телеграмма! — кричала Чжу-шожа.
— Эй, скотина, вставай! — крикнул Юнус.
Турди протер глаза, зевнул, широко раскрыв огромный, как печное отверстие, рот.
— Не перевернулся ли мир? Что за шум?
Юнус, не обращая внимания на его слова, вчитывался при свете лампы в расшифрованный текст:
«Ма Чжунин готов наступать на Кашгар. Действуйте энергичнее. Сообщайте положение каждый день».
Турди, не умыв лица, потянулся к еде..
— Хочу успеть съесть, что предназначено, пока не погиб от шальной пули. — Турди напихал в рот урюка и шумно выплевывал косточки.
— Ма Чжунин двинулся на Кашгар…
— Что вы сказали? — Турди, несмотря на многопудовый вес, слетел с постели легче пушинки и подскочил к Юнусу. Дрожащими руками схватил телеграмму, хотя не знал ни одного китайского иероглифа.
— Ма Чжунин собирается выступать.
— О, горе мне! О, где ты, совершенный пирим-хранитель? — запричитал Турди. Он страшился и дунган и сражений.
— Оденьтесь, приятель!
— Куда пойдем?
— Приведите Ибрагима!
— Да как я его сейчас найду? Этот блудливый осел сидит на месте?
— Где бы ни был, найдите и приведите. А что поделывает Масак? Никакого толку от вашего придурка! Опять упустил Замана!
— Если поручений нет, я выйду, — проговорила шожа, сощурив веки.
— Иди.
Чжу-шожа вышла, покачивая бедрами. Она не проявляла ни страха, ни беспокойства.
— Заман на небо не улетит! — проворчал Турди, одеваясь.
Юнусу стало смешно, оттого что «приятель» никак не может попасть ногой в штанину, от его сиплого — спросонья — похрюкивания, но он сдержался, возразил Серьезно:
— На небо, говоришь? Теперь этот ублюдок постоянно будет вместе с солдатами!
— Потерпите немного, — едва смог произнести Турди.
— Только из-за вашей неповоротливости его до сих пор не убрали с глаз.
— А может, теперь он погибнет в бою от какой-нибудь дикой пули? И чего постоянно печалиться об этом Замане! — Турди как будто решился высказать свое недовольство Юнусу.
— Не ворчите, как баба, ведите Ибрагима!
— Ладно, хозяин, — Турди встал с места. У порога обернулся: — А о себе позаботиться не нужно?
— А какая забота? — не понял Юнус.
— Деньги, ценности… — Он приблизился к Юнусу: — Как бы Ма Чжунин не загреб все.
— Не беспокойтесь, как-нибудь изловчимся. Делайте свое дело. Вот бы, — Юнус задумался немного, — прощупать как-нибудь Сабита-дамоллу: что он ответил мачжуниновским послам?
