Елена Арсеньева - Пани царица
– Разумеется, – не моргнул глазом Сапега. – Я не ответил ни да ни нет. Я сказал, что не был в Тушине и не могу сказать доподлинно. Я не солгал – я только покривил душою!
– Велика разница! – буркнула Марина. – Совершенно иезуитский ответ.
– Благодарю за комплимент, – ухмыльнулся Сапега. – Изворотливость господ иезуитов вошла в пословицу… Однако же поговорим серьезно, моя прекрасная пани.
– Поговорим! – тряхнула головой Марина.
– Я предлагаю вам свою руку, – сказал Сапега. – Руку, на которую вы сможете опереться, и сердце, которое будет биться только вами. Если вы станете моей путеводной звездой и моим знаменем, я… я смогу очень многое. Я соберу новую армию – меня знают поляки, они любят меня, пойдут за мной охотно. Я встану против Сигизмунда в защиту ваших прав. Я возведу вас на московский престол.
– То есть вы желаете стать царем в России? – уточнила Марина, подумав, что этот трон манит авантюристов всех мастей, в точности как медом намазанный ломоть хлеба манит мух. Но отчего этим легкомысленным людишкам кажется, что овладеть престолом так уж просто? И овладеть – это ведь еще полдела, главное – удержать его!
– Царица здесь только вы, моя ненаглядная панна, – склонился перед ней Сапега. – Вы законная царица Московии и полновластная властительница моего сердца.
Он выпрямился и вдруг стремительно оказался рядом с Мариной, схватил ее за талию, потянул к себе:
– А вот теперь вы точно моя пленница! Я вас никуда не отпущу от себя!
Марина уперлась в его грудь вытянутыми руками и смотрела в лукавые желтые глаза, задумчиво прикусив губу.
Слова Сапеги можно было понять двояко. В них крылась угроза… Однако Марина не спешила вырваться из его объятий именно потому, что оставаться рядом с ним было так же опасно, как оттолкнуть его. Она давно знала, что Сапега к ней неравнодушен – еще в Польше он пытался объясниться в любви. Его всегда влекло все неприступное: невеста русского государя, жена русского царя, царица московская…
Она уже совершенно точно знала, как обойтись с Сапегой, чтобы не заиметь в его лице серьезного врага. Способ был только один… причем весьма приятный.
Марина с тайной усмешкой вспомнила, как боялась когда-то близости с мужчиной. Теперь она понимала, что это ее главное оружие… против мужчин! – и готова была испытывать его сколь угодно часто. Порою даже получая от этого удовольствие…
Сапега придвинулся ближе – в жадности его желания можно было не сомневаться. И вдруг Марина ощутила, что испытывает такое же сильное желание. В том, что она намерена сейчас совершить, было наполовину расчета, наполовину искренности. Она позволила своим рукам медленно согнуться и оказалась в объятиях Сапеги. Приоткрыла губы навстречу его губам, прильнула совсем близко, ближе некуда, покорно опустилась вместе с ним на широкое ложе – в спальне у Сапеги, как и у всех польских вождей, все сплошь было устлано коврами и звериными шкурами – и приготовилась узнать то, что ей так хотелось узнать.
В ее жизни это будет четвертый мужчина. Марина заботливо, словно боясь позабыть, сочла имена: Димитрий; потом этот, который неведомо как зовется в самом деле, но тоже именует себя Димитрием; затем Иван Заруцкий и вот теперь – Сапега. Она – замужняя женщина, которая за какие-нибудь два месяца уже второй раз изменяет мужу! Марина подавила восторженное, совершенно девчоночье хихиканье. Конечно, для пылкой Барбары, которая некогда рассказывала Марине о своих проделках в молодые годы, этого показалось бы мало, а для маленькой хорошенькой потаскушки Стефки Богуславской – просто ничто, почти полное безлюдье. Но для надменной, недоступной панны Марианны Мнишек – можно сказать, почти беспрерывный блуд. Ничего не скажешь – Заруцкий был лучше всех. Настолько лучше, что даже и теперь, стоит лишь подумать о нем, волнение зажигается во всем теле. А это плохо. Ведь она ввязалась в эти забавы с Сапегой не только потому, что хотела расширить список своих любовников. Ей нужно, во что бы то ни стало нужно, выбить из головы Заруцкого! Из тела эту память теперь вряд ли выбьешь, так хотя бы забыть о нем!
Она изо всех сил пыталась отвечать на затейливые ласки Сапеги, но перед глазами мелькало не это круглое лицо с пышными усами и желтыми глазами (в Сапеге было нечто кошачье), а то, другое, страстное, зеленоглазое…
Она вдруг вскрикнула, забилась, впилась в губы своего любовника. Сапега не смог больше сдерживаться, да и не нужно было – он таки доставил наслаждение этой удивительной женщине, которую добивался столько лет!
Усталый, счастливый, он уснул. Напрасно обольщался: наслаждение Марине доставил вовсе не он, а воспоминание о Заруцком!
Марина какое-то время лежала рядом со спящим, мрачно вглядываясь в темноту и мысленно сокрушаясь. Да… плохи дела, гораздо хуже, чем ей казалось. Мало того, что забеременела от казацкого атамана, так еще, кажется, влюбилась в него! Нет, даже мыслей этих нельзя допускать в голову. Любовь – это для тех, у кого есть на нее время. У Марины же этого времени нет, значит… А вот беременность – от этого так просто не отмахнешься. Да и не стоит. Только надо поступить разумно, разумно… Надо убедить Димитрия, что ребенок его.
Ну, это нетрудно. Гораздо труднее было убедить себя в Тушине, что нужно уйти от Заруцкого и воротиться к Димитрию, а все остальное – пустое!
Она соскользнула с постели, мысленно усмехнувшись несхожести – и в то же время схожести двух этих ночей, и осторожно оделась. Вышла из спальни, спустилась по лестнице во двор.
Шляхтичи, стоявшие на карауле, почтительно отсалютовали ей саблями, однако Марина вполне представляла себе, какими «почтительными» словечками они обменяются за ее спиной!
А впрочем, ей наплевать.
Она даже споткнулась от этой мысли. Боже мой, Боже, какой долгий, невероятно долгий путь прошла она от той самборской недотроги, которая гнушалась и руку влюбленному пажу лишний раз протянуть для поцелуя! Образ неприступной красавицы был идолом панны Марианны. И вот этот идол рухнул, разбился вдребезги…
Удивительно, насколько свободно она себя теперь ощущала. Словно бы цепи какие-то свалились с рук и ног.
Дом Сапеги стоял у самых городских ворот.
Чуть касаясь земли, Марина перебежала через двор, потом пустилась по темной улице и скоро оказалась перед огромной конюшней, выстроенной нарочно для прибывших вслед за нею трехсот пятидесяти казаков Заруцкого. До сих пор кололо сердце от разочарования, что атаман не появился с ними. Не простил обиды! Послал казаков, как прощальный подарок царице. А сам сгинул где-то на просторах России. Не то в Калугу подался, не то к Сигизмунду.
