Кэт Мартин - В огне желания
— Значит, Мендес был заключенным, как и ты?
— Он получил серьезное ранение, и это обрекло его на медленную и мучительную смерть. Но он был прирожденный лидер. Если бы ты только видела его, Присцилла! Он обладал редкой смелостью и уверенностью в себе. Мендес организовывал пленных, приободрял их, порой заставлял смеяться, и кое-кто из них выжил только благодаря ему. Он немного знал медицину и ухаживал за ранеными, сколько ему позволяли силы. Он помог и мне: промыл рану и предотвратил заражение с помощью одного из известных ему растений, найденных там же, в развалинах. Так мы стали друзьями. При сложившихся обстоятельствах дружба наша окрепла быстро. Алехандро был самым старшим из пленных, и мы относились к нему как к отцу.
Снова наступило продолжительное молчание. Брендон смотрел на реку, по которой медленно дрейфовала вниз по течению большая баржа. С такого расстояния она казалась игрушечной. Пароходный свисток раздался где-то далеко и слабым эхом долетел до холма.
— Так прошло несколько месяцев… несколько месяцев в мексиканском аду. Наконец в Техасе стало известно местонахождение военнопленных, и туда послали спасательный отряд. Однако центристы имели свои источники информации, и скоро наши тюремщики засуетились. Они хотели узнать, когда и как предпримут попытку вызволить нас. Начались избиения и пытки. Никто из пленных ничего не знал, но нам не верили. Несколько человек замучили до смерти… другим тоже досталось…
Присцилла вгляделась ему в лицо и угадала, что Брендон тоже получил свою долю мучений. Сама того не замечая, она накрыла своей его руку, опирающуюся о землю.
— Поняв, что избиениями и пытками ничего не добиться, мексиканцы перешли к расстрелам, надеясь, что страх за жизнь, свою или товарищей, развяжет кому-нибудь язык. — Голос его дрогнул. — Убивали по человеку в день.
— Это ужасно!
— Еще ужаснее, что перед этим мы тянули жребий. К тому моменту как короткая соломинка попалась мне, было уже расстреляно пятнадцать человек. И знаешь, я обрадовался! Честное слово. Я смертельно устал от этого подобия жизни, от голода, жажды, боли и сознания того, что товарищи один за другим умирают и ты бессилен это изменить… одним словом, на рассвете за мной должны были прийти.
Он попытался продолжать, но не мог. Присцилла прокляла ту минуту, когда затеяла этот разговор.
— Не продолжай, — тихо попросила она. — Все это в прошлом, и если тебе так больно…
— Нет! — резко возразил он. — Я расскажу все, раз уж начал. Кроме того, я не хочу, чтобы ты ломала голову, гадая, что же все-таки случилось. Ты должна все узнать… даже если потом станешь презирать меня.
Боже милостивый, зачем она открыла ящик Пандоры?
— Но, Брендон…
— Ночью, когда все, кто мог, спали, ко мне подполз Алехандро. Вернее, он двигался на четвереньках, потому что у него уже не было сил подняться. Он сказал: «Позволь мне пойти вместо тебя! Мне осталось жить считанные дни, а у тебя впереди вся жизнь». По крайней мере я не сразу ухватился за его предложение — очевидно, во мне вес же оставалась унция совести.
— Брендон, перестань!
— Я сказал, что в жизни не слышал ничего более безумного, спросил, за кого он меня принимает. Я хотел бежать от этого искушения и начал пробираться в другой угол грязного помещения, кишащего вшами. Если бы я ушел тогда, то разделил бы участь тех пятнадцати, но он не отставал от меня, а все полз за мной и все говорил, говорил. Я слышал его громкое дыхание, оно казалось мне скрежетом, громоподобным скрежетом под полуразрушенным сводом. И я не выдержал, я начал слушать.
Он умолк, вспоминая.
«Ты должен согласиться, Брендон. Я прошу об этом как об одолжении».
«Зачем тебе это, Алехандро? Не сегодня, так завтра настанет мой черед».
«Каждый прожитый день — дар судьбы. Если ты согласишься, то проживешь хотя бы еще один день, а я умру достойно, как солдат, а не сгнию от раны. Но даже не это главное… Главное, что судьба порой придерживает про запас сюрпризы. Кто знает, как все обернется?»
— Алехандро просил меня позволить ему умереть достойно, как солдату на поле боя. В тот момент… не знаю, не могу сказать… должно быть, я очень хотел поверить ему, потому что его слова показались исполненными смысла. Вероятно, в глубине души я хотел жить… — Сделав над собой усилие, Брендон встретился с Присциллой взглядом. — И я совершил этот низкий поступок. Я позволил ему пойти вместо меня. Поскольку мексиканцы не знали, кто вытянул жребий, они, как обычно, взяли стоявшего у двери, вывели его под лучи восходящего солнца и расстреляли. Я слышал звук мушкетных выстрелов и никогда его не забуду. Казалось, пули входят не в его плоть, а в мою.
Присцилла потянулась к нему, но он отстранился.
— А теперь скажи, кем надо быть, чтобы поступить так?
— Но почему ты так мучаешься, Брендон? Ведь этот человек и в самом деле умирал. Он погиб смертью солдата..?
— Ты не понимаешь! — крикнул он. — Даже если Алехандро был прав, если чувствовал, что помощь близка, это ничего не меняет! На другой день мой брат и его люди совершили прорыв и вызволили нас. Старик мог бы дожить до этого. Что такое я по сравнению с ним? Он был великий человек, а я… я ординарный. И потом, какая разница, был он прав или нет. Этот поступок важен больше всего для меня, для меня самого! Как мне уважать себя после этого?
Присцилла прижалась к нему и обвила его шею руками. Она положила его голову себе на плечо, чтобы он не видел слез, тихо струящихся из ее глаз.
— Мой дорогой, в этом мире нет ничего случайного, — говорила она, поглаживая его по волосам. — Думаю, Алехандро Мендес обладал даром провидца. Он знал, что ты еще обретешь смысл жизни, многое сумеешь, узнаешь и увидишь. Он подарил тебе целую жизнь. Ты не имеешь права растрачивать этот дар, предаваясь сожалениям, раскаяниям и бесплодным мучениям из-за того, что уже нельзя изменить. Тем самым ты обесцениваешь его жертву. Он бы не одобрил тебя. Если бы Алехандро видел… он был бы куда счастливее, видя, что и ты счастлив.
— Ты говоришь это для утешения или на самом деле веришь?
— Человек вправе пожелать смерти достойной, если жить ему не суждено. Можно сказать, что и он получил подарок. Его участь — смерть, милосердная и достойная, твоя — долгая жизнь. Так было угодно Богу, Брендон.
— Мне казалось, Бог никогда меня не простит.
— Он давно уже простил тебя. Бог милосерден, это сам человек чаще всего не в силах себя простить.
Присцилла заметила, напряжение мало-помалу оставляет его, словно в душе прорвался давний нарыв.
— Мендес был бы счастлив познакомиться с тобой, Присцилла. — Брендон со слабой улыбкой взял ее лицо в свои ладони. — Но никто и никогда не мог бы так радоваться тому, что ты есть, как никудышный Брендон Траск.
