Диана Гэблдон - Путешественница Книга 1. Лабиринты судьбы
— Мне не нужно твое разрешение, чтобы взять мою дочь в Англию. К тому же Бри пока еще несовершеннолетняя: она поедет туда, куда я скажу. Я был бы благодарен, если бы ты нашла ее медицинскую карту; она потребуется в новой школе.
— Твою дочь? — повторила я снова. От злости мне стало жарко, несмотря на холод в комнате. — Бри моя дочь, и ты ее никуда не возьмешь!
— Ты не можешь мне помешать, — указал он с отвратительной невозмутимостью, подняв свой халат с изножья кровати.
— Черта с два, — заявила я. — Ты хочешь развестись со мной? Прекрасно. Используй любой предлог, какой хочешь, за исключением супружеской измены, которую ты не сможешь доказать, потому что ее не было. Но если ты попытаешься увезти с собой Бри, то я сама подниму в суде вопрос о супружеской неверности. Хочешь знать сколько брошенных тобой любовниц приходили ко мне и просили отказаться от тебя?
У Фрэнка отвисла челюсть.
— Я всем им говорила, что всегда готова, было бы на то твое желание.
Я сложила руки, сунув ладони под мышки: запал прошел, и холод стал ощущаться снова.
— По правде говоря, я недоумевала, почему ты не попросил развода раньше. Наверное, из–за Брианны.
От его лица отхлынула кровь, и оно белело в сумраке, словно череп.
— Что ж, — сказал он, пытаясь восстановить свое обычное самообладание. — Я не думал, что это тебя задевает. Ты ведь никогда не предпринимала попыток меня остановить.
Я уставилась на него в полном изумлении.
— Остановить тебя? — спросила я. — А что я должна была сделать? Вскрывать над паром твою корреспонденцию и махать письмами у тебя перед носом? Устроить сцену на рождественской вечеринке факультета? Пожаловаться декану?
Фрэнк поджал губы, но тут же расслабился.
— Ты могла бы вести себя так, как будто для тебя это имеет значение, — тихо произнес он.
— Это имело значение, — выдавила я из себя.
Он покачал головой, продолжая смотреть на меня темными в свете лампы глазами.
— Не в достаточной степени.
Фрэнк помолчал. Лицо его бледным пятном маячило над халатом. Потом он обошел кровать и остановился рядом со мной.
— Иногда я задумывался, вправе ли я винить тебя? — сказал он задумчиво, — Он был похож на Бри, да?
— Да.
Фрэнк дышал тяжело, почти хрипел.
— Я вижу это по твоему лицу, когда ты смотришь на нее, я вижу, что ты думаешь о нем. Будь ты проклята, Клэр Бошан, — сказал он почти нежно. — Будь проклята ты и твое лицо, которое ничего не может скрыть: ни твоих мыслей, ни твоих чувств.
За этим последовало молчание из тех, на фоне которых становится слышным обычно неуловимое дыхание дома. К которому прислушиваешься, силясь притвориться, что ты не слышал того, что было только что сказано.
— Я действительно любила тебя, — тихо произнесла я после затянувшейся паузы. — Когда–то.
— Когда–то, — эхом отозвался он. — Я должен быть благодарен за это?
К моим онемевшим губам стала возвращаться чувствительность.
— Я же говорила тебе, — сказала я. — А потом, уже потом… Фрэнк, я же старалась.
То, что он услышал в моем голосе, заставило его на миг замереть.
— Старалась, — очень тихо повторила я. — Но если тебе этого было недостаточно, ты мог уйти давным–давно.
Он отвернулся, подошел к моему туалетному столику и, рассеянно перебирая лежавшие там предметы, заговорил:
— Поначалу я просто не мог бросить тебя — беременную, одну, На это способен только подонок. А потом… Бри.
Невидящим взглядом он уставился на помаду, которую держал в руке, и бережно положил ее на стеклянную столешницу.
— Я не мог от нее отказаться, — еле слышно признался Фрэнк, и, когда повернулся ко мне, его глаза на затененном лице походили на бездонные темные дыры. — Ты знала, что я не могу иметь детей? Я… проверялся несколько лет назад. Я бесплоден.
Я покачала головой, не решаясь заговорить.
— Бри моя, она моя дочь, — произнес он как будто самому себе. — Единственный ребенок, других у меня никогда не будет, но ты не можешь видеть ее, не думая о нем! Интересно, без этого постоянного напоминания ты бы забыла его со временем?
— Нет.
Это произнесенное шепотом слово поразило его, как электрическим шоком. Он застыл на месте, потом распахнул шкаф и принялся судорожно напяливать на себя одежду поверх пижамы. Я стояла, обхватив себя руками, глядя, как он надевает пальто и выбегает из комнаты. Ворот его голубой шелковой пижамы торчал поверх каракулевого воротника.
Я услышала, как закрылась входная дверь — ему хватило самообладания не хлопнуть ею, — а потом звук неохотно разогревающегося мотора. Свет передних фар скользнул по потолку спальни, когда машина подалась задом по дорожке и унеслась, оставив меня одну в измятой постели.
Фрэнк не вернулся. Я пыталась заснуть, но поймала себя на том, что лежу неподвижно на холодной кровати, заново переживая этот спор и прислушиваясь, не зашуршат ли шины на дорожке. Ничего хорошего в этом не было. Наконец я встала, оделась, оставила записку для Бри и вышла из дома.
Из больницы не звонили, но почему бы мне не пойти и не взглянуть на моего пациента, все лучше, чем ворочаться, не находя себе места всю ночь. И честно говоря, я бы не возражала, если бы Фрэнк вернулся домой и увидел, что меня нет.
Улицы были скользкими, как сливочное масло, черный лед поблескивал в свете уличных фонарей. Желтое фосфорное свечение зажигало хлопья падавшего снега. Не пройдет и часа, как пленка льда на мостовых скроется под свежей пудрой и ходить станет вдвое опаснее. Единственное утешение в том, что в четыре утра на улице никого нет и никого не подстерегает опасность. То есть никого, кроме меня.
В больнице меня окутал привычный теплый, душноватый казенный запах и, словно пелена обыденности, отделил от оставшейся снаружи снежной черной ночи.
— С ним все в порядке, — тихо сказала мне медсестра, как будто обычный голос мог потревожить спящего человека. — Все жизненные показатели стабильны, анализы в порядке. Кровотечения нет.
Я и сама это видела: лицо пациента было бледным, но со слабым оттенком розового, как прожилки лепестка белой розы, и пульс в ложбинке горла был сильным и равномерным.
У меня вырвался облегченный выдох, а ведь я и не подозревала, что задерживаю дыхание.
— Хорошо, — сказала я. — Очень хорошо.
Сестра тепло улыбнулась, и я с трудом подавила порыв обнять ее. Больничная обстановка неожиданно показалась мне моим единственным прибежищем.
Не было никакого смысла возвращаться домой. Я быстро обошла остальных своих пациентов и направилась в кафетерий. Там по–прежнему пахло, как в английской школе–интернате, но я села с чашкой кофе и стала пить его маленькими глотками, думая о том, что мне сказать Бри.
