Валери Шервуд - Песня ночи
Каролина отстранила его руку.
— Я не хочу, чтобы всю Гавану подняли на розыски!
Каролина вскочила бы, но он удержал ее.
— Итак, вы возвращаетесь к своей жизни и мне предлагаете сделать то же самое, будто ничего не случилось?
— Да!
Она вновь попыталась подняться.
— Но, Каролина, любимая, кое-что все же случилось! Я тебя полюбил, и я не хочу, чтобы ты вычеркивала меня из своей жизни!
О, она должна была предвидеть, что все случится именно так. Каролина старалась говорить спокойно, но голос ее дрожал от волнения:
— Ты меня опозоришь!
Губы Рамона скривились в усмешке.
— Ты боишься скандала? Женщина, привезенная с Нью-Провиденс, едва не проданная на невольничьем рынке, женщина, которую губернатор как приз вручил дону Диего для забавы, боится публичного скандала?
Каролина вспыхнула.
— Я была леди, когда принимала вас у себя в Порт-Рояле. С тех пор я не стала другой!
Рамон засмеялся.
— Какая ты красивая! — пробормотал он. — Даже в темноте я вижу, как сверкают твои глаза.
— Я ухожу! — воскликнула Каролина.
— Ты хочешь, чтобы я женился на тебе? — спросил он шепотом.
— Рамон! — в испуге воскликнула Каролина. — Ты же сам говорил, что я до сих пор считаю себя женой другого!
— Да, я так сказал. — Голос его был печален.
Рамон отпустил ее, рука его бессильно упала на траву.
— Чего ты хочешь от меня, любимая? — проговорил он. — Скажи — и я исполню твое желание.
— Я хочу… О, Рамон, я хочу… — Слезы заструились по ее щекам.
Ни слова не говоря, Каролина вскочила в седло и, натянув поводья, поскакала к городу. Нагнав ее, дон Рамон склонился к ее уху и сказал:
— Каролина, погоди. Прости меня. Обещаю, что не дам тебе повода для беспокойства.
Ночной ветер осушил ее слезы. Она придержала кобылицу, и та пошла шагом. Каролина чувствовала себя виноватой в том, что сама бросилась в объятия Рамона, а потом отвергла его. Вероятно, ему было чертовски обидно!
— Так, значит, ты решила отдать свое сердце дону Диего.
— Я… я не знаю, — пробормотала Каролина.
На самом же деле она прекрасно знала, что давным-давно отдала свое сердце Келлзу — и не важно, какое имя он носил сейчас.
Но если дон Рамон узнает, что дон Диего и Келлз — одно и то же лицо… Ледяные мурашки пробежали у нее по спине. Какая бы глупость, какие бы отчаянные обстоятельства ни подвигли ее на то, что произошло этой ночью, Келлз не должен пострадать!
Дон Рамон уже не смотрел на нее. Взор его был устремлен вдаль. Он был гордым человеком и тяжело переживал ее отказ. Но он хотел завоевать любовь Каролины и знал: если пойдет напролом, склоняя ее к близости силой, то может лишиться последней надежды. Упустить ее сейчас, когда он уже почти завладел ею, — это, конечно, тяжело и больно, но в нем еще теплилась надежда, что она передумает. В конце концов, Каролина была всего лишь женщиной, а женщины, как известно, непостоянны.
— Дон Рамон, я была к вам несправедлива, — проговорила Каролина. — Я поманила вас и разочаровала. Мне нет прощения, и единственное, что я могу сделать, — это извиниться перед вами. Наверное, — с горькой усмешкой продолжала она, — мне выпала участь приносить людям несчастье.
Рамон не совсем понял, о чем говорит Каролина. Он внимательно посмотрел на нее.
— Любимая, в тебе есть все, о чем может мечтать мужчина, — прошептал он. — Ради тебя я готов перенести любые невзгоды.
Каролина смотрела на него сквозь пелену слез, затуманивших взор. У нее не было сил отвечать.
Они молча въехали в город.
Когда они выехали на площадь де Армас, Рамон соскочил с коня. Не дожидаясь, когда Каролина спешится, он снял ее с седла и прижал к груди.
— Любимая, если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, только позови, — пробормотал он. Затем, опустив ее на землю, с силой ударил железным молотком в дверь. По пустынной улице прокатилось гулкое эхо.
Каролина осмотрелась — она опасалась, что шум разбудил Келлза. Не дай Бог, они в такой час столкнутся у двери.
Однако опасения ее оказались напрасны. Никто наверху свечи не зажег; открыла же ей заспанная Хуана.
— Где дон Диего? — выдохнула Каролина.
— Он не приходил.
— Почему Лу не подошла открывать?
— Лу убежала к Мигелю, что очень рискованно с ее стороны. Если повариха застукает их вместе, она Лу все волосы выдерет.
— Иди спать, Хуана. Если дон Диего придет, я сама ему открою. И еще. Скажи Лу, что если она расскажет дону Диего о моей прогулке с доном Рамоном, то я велю ее высечь. Нет, сама высеку!
Старая Хуана захихикала.
— Не думаю, что Лу проговорится. Плетки она боится.
— А Нита спит уже? Я бы хотела принять ванну.
— Я разбужу ее. Она молодая, думаю, против не будет, а завтра я дам ей поспать вволю.
Каролина, подобрав подол юбки, стала подниматься по лестнице. Внезапно остановилась.
— Да, Хуана, скажи ей, что я буду в большой спальне.
Хуана ушла, посмеиваясь. Только-только со свидания с одним — и в постель к другому! Хочет встретить дона Диего чистенькой… Ах, что за девка!
Каролина рассеянно раздевалась. Сегодня она допустила ошибку. Непростительную ошибку. Человек, которого она сегодня так беззастенчиво использовала, был гордым кабальеро, к тому же влюбленным в нее. Более мудрая женщина никогда не совершила бы такой оплошности, но мудрость тоже не появляется из ничего, мудрость — дитя опыта.
Нита принесла воды, и Каролина с наслаждением опустилась в воду — смыть с себя пыль гаванских улиц и аромат лугов. Расслабившись в теплой воде, она плескала воду себе на грудь, ту самую, что так пленила дона Рамона.
Сейчас она узнала, что значит жить с чувством вины. Келлз не знал, кто он такой, и, как истинный испанец, каковым себя считал, не доверял ей, полагая, что женщина пирата не достойна доверия. Кто может его за это винить?
Но и она, она сама едва не предала его, причем сознательно. Она желала отомстить ему за то, что он не верил ей, за то, что ушел к другой.
Глаза Каролины потемнели от гнева — она представила, что отблески в окне дома были от свечей, зажженных в спальне, где занимались любовью Келлз и донна Химена. Думать об этом было невыносимо горько, но почему-то эти мысли помогали Каролине унять укоры собственной нечистой совести!
Глава 27
Дом на площади де Армас
Гавана, Куба
Каролина проснулась смущенная и растерянная. Где-то хлопнула дверь. Она села, заслонив глаза от яркого, бьющего в окна света.
