Жюльетта Бенцони - Рубин королевы
– Нам надо найти низкую дверь... С правой стороны. Это была первая дверь, которую мы видели после длинного промежутка...
И правда, если поначалу по обе стороны им попадалось множество дверей, то забранных решетками, то закрытых деревянными створками, за которыми располагались подвалы частных домов, позже, как помнил Альдо, они шли длинным глухим коридором.
– Это старая дверь на железных петлях, ключ от нее был у Амшеля. Если мы ее и найдем, открыть будет нелегко.
– Предоставь мне об этом судить!
Они пошли дальше, стараясь двигаться как можно быстрее. Сердце Альдо, стесненное ужасным предчувствием, тяжело колотилось в груди. И вдруг кто-то вышел, вернее, выскочил из бокового прохода. Это был рыжий бородатый еврей со свисавшими из-под грязной ермолки пейсами. Почти наткнувшись на двоих мужчин, он вскрикнул от ужаса.
– Не пугайтесь, – сказал ему Альдо по-немецки. – Мы не причиним вам никакого зла...
Но тот покачал головой. Он не понял ни слова, из его глаз не уходило выражение испуга и недоверия.
– Мне очень жаль, – произнес Адальбер на своем родном языке, – но мы не говорим по-польски...
Бородатое лицо выразило сильнейшее облегчение.
– Я... говорю по-французски! – заявил он. – Что вы здесь ищете?
– Друга, – без колебаний ответил Альдо. – Мы думаем, что он в опасности, и хотим ему помочь...
В тот же самый миг до них донесся приглушенный расстоянием, но явственно различимый отголосок болезненного стона. Человек рванулся, словно его стегнули кнутом.
– Мне надо привести помощь! Пропустите меня! Но Альдо схватил его за ворот длинного сюртука.
– Помощь для кого?.. Его случайно зовут не Симон Аронов?
– Я не знаю его имени, но это – брат...
– Тот, кого мы ищем, для нас – тоже брат. Его убежище напоминает часовню...
И снова до них донесся крик боли. Альдо посильнее встряхнул своего пленника.
– Будешь ты говорить? Да или нет? Скажи нам, кому ты собирался привести помощь?
– Вы... вы —враги... и вы тоже!
– Нет. Клянусь собственной жизнью и Богом, которому поклоняюсь, что мы – друзья Симона. Мы пришли, чтобы помочь ему, но я не могу найти дорогу.
Остаток недоверия еще не исчез из взгляда еврея, но он уже понял, что неожиданно выпавший ему шанс следует использовать.
– От... отпустите меня! – прохрипел он. – Я... отведу вас.
Его немедленно поставили на ноги.
– Идите сюда, – сказал он, ныряя в тот самый коридор, из которого вышел.
Альдо ухватил его за полу.
– Это не та дорога. Здесь я никогда не ходил.
– Здесь две дороги, и эта короче. Мне приходится вам верить. Вы могли бы отплатить мне тем же...
Крик боли продолжал звучать.
– Пошли, – решился Адальбер. – Мы пойдем за тобой, но попробуй только споткнуться!
Метров через сто в стене внезапно открылся проем, и они вошли в заваленный обломками подвал; Альдо вспомнил, что он уже видел его прежде. Теперь незнакомец указал на железную лестницу, скрытую грудой развалин. Она вела к двери, тоже железной и очень старой, видимо, сохранившейся со времен древних королей. Дверь была открыта. Крик, доносившийся из-за нее, превратился в непрекращающийся стон. Не обращая больше никакого внимания на проводника, который воспользовался этим, чтобы раствориться во тьме, Альдо и Адальбер, охваченные лихорадочным волнением, ринулись вверх по небольшой, покрытой пурпурным ковром лестнице, оказавшейся за дверью. Там никого не было. Никого не было и в коротком коридоре, открывшемся впереди: негодяи были слишком уверены в том, что никто их не потревожит! Но от зрелища, которое открылось Морозини и Видаль-Пеликорну, волосы у них на головах встали дыбом: на большом мраморном столе с бронзовыми ножками, освещенном горевшими в семисвечнике свечами, был распростерт Симон Аронов, совершенно нагой. Его руки и ноги были с невероятной жестокостью привязаны к ножкам стола, больную ногу снова перебили, и она лежала, согнувшись страшным углом. Над несчастным склонились двое: незнакомый гигант, вооруженный раскаленными на жаровне щипцами, рвал в клочья тело Симона, а Сигизмунд, обезумевший от садистской радости, приплясывал, без конца твердя один и тот же вопрос:
– Где пектораль? Где пектораль?..
Содержимое книжных шкафов было выброшено на пол, должно быть, в них основательно порылись, а в высоком кресле черного дерева, в кресле Хромого, неподвижно восседал старый Солманский – с горящими глазами, вытянув шею, одной рукой судорожно вцепившись в ожерелье Дианоры. Стоявший рядом с ним еще один незнакомец смотрел на все это и смеялся.
– Говори! – каркал граф. – Говори, старый черт! А потом тебе позволят умереть.
Два выстрела грянули одновременно: Сигизмунд, чей лоб пробила пуля Альдо, и палач, голова которого разлетелась на части от выстрела Адальбера, умерли, даже не успев понять, что произошло. Парализованный старик Солманский только и мог, что закричать от ужаса: Альдо держал его под прицелом. Видаль-Пеликорн тем временем застрелил человека, которого все это так забавляло, после чего бросился к измученному пытками Симону. Тело Хромого представляло сплошное месиво, но все же он был в сознании. Послышался его слабый, шелестящий, хотя все еще властный голос:
– Не убивайте его, Морозини! Еще не время!
– Как скажете, друг мой. Хотя убить его означало бы всего лишь отправить его туда, где ему и следовало бы находиться: разве он не умер в Лондоне несколько месяцев тому назад?
Потом, перестав насмехаться, он крикнул:
– Старая сволочь! Мне следовало пристрелить вас, еще когда вы оскверняли мой дом своим присутствием.
– И ты был бы неправ, – заметил Адальбер, безуспешно пытавшийся влить в рот Симона несколько капель воды. – Он заслуживает большего, чем пуля или скользящая петля на рассвете. Доверься мне, я об этом позабочусь...
– Всевышний уже позаботился об этом, – прошептал Симон. – Он больше не может ходить, его приспешники принесли его сюда. Он непременно хотел сам продемонстрировать мне, что рубин у него... как были уже у него сапфир... и алмаз.
– Ну, что до тех двух, – усмехнулся Видаль-Пеликорн, – он может их выбросить в помойное ведро: это всего лишь копии...
Он ожидал яростных протестов, но Солманский видел только одно: труп Сигизмунда с дырой посреди лба на красивом жестоком лице...
– Мой сын! – лепетал он. – Мой сын! Вы убили моего сына!
– Вы убили многих, и без малейшего раскаяния! – с отвращением бросил ему Морозини.
– Эти люди ничего для меня не значили. А его я любил...
– Да ну? Вам неведомы были никакие чувства, кроме ненависти... О, похоже, вы плачете?
В самом деле, по бледным впалым щекам катились слезы, но они не растрогали Альдо. Он небрежно взял из рук Солманского ожерелье и подошел к Симону, которого Адальбер успел отвязать от стола. Но тот после такого долгого и мучительного истязания уже не в силах был пошевелиться, Альдо оглядел комнату.
