Генри Хаггард - Джесс
— Эго неправда, тетушка, еще много проклятых англичан в Ньюкасле, Претории и Ваккерструме.
— А я говорю вам, что это ложь, — настаивала она, возвышая голос, — там остались одни только кафры да добровольцы. В английской армии было три тысячи человек, а теперь все перебиты, и в живых остался один лишь этот роой батье. Как вы смеете спорить с будущей тещей, дерзкий и негодный мальчишка? Вот вам!
И прежде, нежели несчастный Каролус успел опомниться, она бросила ему в лицо стоявшую возле нее чашку с кофе. Чашка разбилась о его переносицу, и кофе облило юнца с головы до ног, причем попало в глаза и даже проникло в горло. В этом положении юный насмешник имел довольно жалкий и плачевный вид.
— Ага! — воскликнула старуха, весьма довольная результатом своей выходки. — Едва ли вы когда-нибудь впредь осмелитесь мне сказать, что я не смею когда надо швырнуть чашку с кофе. Недаром же я прожила тридцать лет со своим мужем Хансом. А теперь я проучила вас, Каролус. Ступайте же и вымойте лицо, а затем сядем ужинать!
Каролус больше не возражал и с позором был уведен невестой в соседнюю комнату, между тем как ее сестра принялась накрывать на стол. Когда стол был накрыт, мужчины уселись, а женщины начали им прислуживать. Джону никто не предложил сесть за стол, но одна из девушек сунула ему в руки кусок вареной говядины, за что он был ей искренне благодарен, а спустя некоторое время — баранью кость и кусок хлеба.
По окончании ужина на столе появились бутылки с персиковой настойкой, и мужчины принялись пить. Положение Джона с минуты на минуту становилось все более и более опасным. Некоторые из буров вдруг вспомнили про скинутого с седла товарища. Начались перешептывания о том, что неплохо бы теперь отомстить за него. Дело, несомненно, приняло бы скверный оборот для Джона, если бы не вступился старший бур, командовавший отрядом. Хотя он был пьян, подобно товарищам, но винные пары привели его скорее в благодушное настроение.
— Оставьте его в покое, — промолвил он, — завтра же мы отправим его к местному начальнику. Фрэнк Мюллер и сам сумеет с ним распорядиться.
От этих слов Джона несколько покоробило.
— Что же касается меня, — продолжал бур, икнув, — то я вовсе не питаю к нему неприязненного чувства. Мы победили англичан, они уступили нам страну — стало быть, дело кончено. Господи! Да все понятно. Я вовсе не горд. Если англичанин снимет предо мной шляпу, то я отвечу ему на поклон.
Это в какой-то мере удержало прочих буров в границах приличий, но как только защитник Джона зачем-то вышел из комнаты, они вновь принялись за свои злобные шутки. Они схватили ружья и стали прицеливаться в него, делая вид, будто держат пари, чей выстрел окажется наиболее удачным. Джон, видя опасность, отодвинулся вместе со стулом в угол комнаты и вынул револьвер, который, к счастью, находился при нем.
— Если кто-нибудь только дотронется до меня, то, клянусь Богом, я выстрелю в него из револьвера, — произнес он чистым английским языком, который, как оказалось, буры прекрасно понимали.
Несомненно, если Джон и спас свою жизнь, то исключительно благодаря револьверу и твердой решимости защищаться до последней возможности.
Но под конец дело стало принимать весьма плохой оборот, до того плохой, что Джон должен был глядеть, что называется, в оба, чтобы не попасться под выстрел. Дважды он обращался за помощью к старухе, но она продолжала невозмутимо покоиться в своем глубоком кресле с блаженной улыбкой на устах и, по-видимому, ни во что не желала вмешиваться. Ведь не всякий день можно видеть травлю настоящего живого английского роой батьес.
В отчаянии Джон уже собрался стрелять направо и налево с тем, чтобы проложить себе дорогу, как вдруг Каролус, все еще находившийся под впечатлением полученного им урока и к тому же сильно пьяный, с ругательствами бросился вперед и вознамерился прикладом ружья нанести жестокий удар Джону. Джон отразил удар, который пришелся по спинке стула и разнес его в щепы, а в следующее мгновение смиренная душа Каролуса наверное отправилась бы в горние обители, если бы старуха, заметив, что дело принимает уже далеко не шуточный характер, не вскочила с кресла и не бросилась разнимать воюющие стороны.
— Эй, вы! — кричала она, пробивая себе дорогу кулаками сквозь толпу. — Убирайтесь отсюда вон! Я терпеть не могу подобного гама и шума. Ступайте на конюшню и приглядите за лошадьми, а то они у вас, пожалуй, разбегутся, если вы их доверите кафрам.
Каролус, съежившись, отступил назад, прочие последовали его примеру, а спустя некоторое время старуха, к великому удивлению и радости Джона, решительно вытолкала всех присутствующих за дверь.
— Слушайте, роой батье, — бодро произнесла она, — вы мне нравитесь, потому что в вас есть храбрость и вы не испугались в то время, когда вас травили. А кроме того, я вовсе не желаю, чтобы у меня в доме творились какие-либо безобразия. Если буры вернутся и застанут вас здесь, они еще более опьянеют и затем убьют вас, а потому советую вам убираться подобру-поздорову, пока еще есть время. — С этими словами она указала ему на дверь.
— Я искренне вам признателен, фроу, — отвечал Джон, весьма удивленный, что нашел в старухе столько сердечности. Очевидно, все остальное с ее стороны было всего лишь притворством.
— О, если на то пошло, — сухо возразила старуха, — то было бы очень жаль убить последнего английского роой батье британской армии: вас надо сохранить, как редкость. Слушайте. На всякий случай подкрепитесь настойкой: на дворе сыро и холодно. Когда же вы навсегда покинете Трансвааль, то, вспоминая об этой стране, вспомните также и о том, что вы обязаны жизнью тетушке Кетце. Но знайте, я ни за что бы вас не спасла, если бы вы струсили. Я требую, чтобы мужчина был мужчиной, а не тем, чем оказался трусишка Каролус. Ну, ступайте!
Джон налил себе стакан настойки и осушил его до дна, а затем вышел из дома и вскоре скрылся в темноте. На дворе ни зги не было видно, так как дождевые тучи заслонили месяц. Всякая попытка искать лошадь не привела бы ни к чему, но могла окончиться для него весьма пагубно, ибо он легко мог вновь попасть в руки буров. Оставалось одно: идти пешком до Муифонтейна. Ему необходимо было сделать десять миль, и с этим приятным сознанием в душе он пустился в далекий путь.
По прошествии часа он, к своему ужасу, обнаружил, что сбился с дороги.
Остановившись на четверть часа, чтобы определить свое местоположение, и думая, что набрел на верный путь, он вновь храбро зашагал по направлению к возвышающейся вдали темной массе, которую он принял за холм Муифонтейна. Он не ошибся, но вместо того, чтобы взять влево, отчего непременно наткнулся бы на дом или, вернее, на то место, где стоял этот дом, он взял несколько вправо и обошел половину холма, прежде чем заметил ошибку. И то он никогда не открыл бы ее, если бы не очутился в овраге, известном под названием Львиного рва, где несколько месяцев тому назад имел достопамятный разговор с Джесс перед ее отъездом в Преторию. В то время как он, оступаясь на каждом шагу, напрасно искал тропинку в гору, дождь перестал, и около полуночи небо прояснилось. Луна осветила груду исполинских камней, и Джон тотчас распознал место, в котором очутился. Само собой разумеется, что он к этому времени едва стоял на ногах от усталости. В течение почти целой недели он был в дороге, а последние две ночи не только не спал, но, напротив, находился в напряженном состоянии из-за грозящей всякую минуту опасности. Если бы не стакан настойки, которым он подкрепился, он никогда бы не прошел тех пятнадцати миль, которые отделяли его от жилища тетушки Кетце. Теперь он чувствовал себя совершенно изможденным и лишь мечтал о том, как бы укрыться где-нибудь в скалах и заснуть. Тут ему припомнилась небольшая пещера, находившаяся невдалеке от вершины оврага, та самая, в которой некогда укрылась от бури Джесс. Он ходил туда однажды вместе с Бесси, уже после помолвки, и она ему тогда же сообщила, что это одно из самых любимых мест уединения Джесс.
![Адель Кутуй - Неотосланные письма [Повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/114880/114880.jpg)
