Джулия Грайс - Дикие розы
Но самая большая беда Доусона – это холод. Хотя говорят, что климат здесь более умеренный, чем, например, в форте Юкон, от этого не становится теплее, когда термометр показывает сорок градусов ниже нуля. Уилл Себастьян, который часто приходил навещать Ли Хуа, а заодно лечил Корри от гриппа, рассказывал им жуткие истории про то, как люди замерзают насмерть. Он советовал им следить, чтобы руки и ноги постоянно были сухими, поскольку даже легкое увлажнение конечностей способно на таком морозе вызвать обморожение. Он также объяснил им, почему мужчинам необходимо тщательно сбривать растительность на лице, особенно усы и волосы в носу: иначе от мороза образуются ледяные наросты, которые мешают дышать. В это время года только чечако носят бороду.
Слушая эти рассказы, Корри иногда думала а Куайде. Как он переносит эти жуткие холода? Достаточно ли у него теплых вещей? Уже давно она оставила в Канадском Торговом Банке письмо для него с просьбой связаться с ней, но оно так и лежало там невостребованное. А Куайд был неизвестно где, может, за тысячу миль от Доусона.
Холод. Только здесь Корри поняла, насколько холод может быть страшным и в буквальном смысле слова губительным. При пятидесяти градусах ниже нуля на улице нельзя зажечь свечу, потому что фитиль недостаточно нагревается, чтобы растопить воск. Если с усилием выдохнуть воздух через рот, то из гортани вырывается глухой рокот. Если плюнуть на снег, слюна замерзает на лету.
Уилл рассказал им, как один человек, столярничая на улице, машинально сунул гвоздь в рот. Металл моментально примерз к губам с такой силой, что вырвал большой клок кожи.
Тем не менее Корри чувствовала, что самые страшные холода все же позади. Казалось, что с каждым днем солнце светит хоть на несколько минут, но дольше. И несмотря на то, что лето по-прежнему вспоминалось, как прекрасная, далекая мечта, уверенность в том, что эта мечта сбудется, исподволь крепла.
Вечером двадцать пятого февраля Корри в одиночестве сидела в комнате Ли Хуа и проверяла счета, которые подруга поручила ей в качестве «лекарства от хандры». Ли Хуа находилась в танцевальном зале и лично следила за тем, чтобы пианино не замолкало ни на секунду и чтобы не было недостатка в напитках. Из-за стены доносились звуки музыки, крики, смех, стук каблуков по полу.
Принцип деятельности такого заведения, как дансинг, прост. («Меня не интересует, чем занимаются девочки в свободное время, – говорила Ли Хуа. – Не хватало только думать еще и об этом. У меня не бордель, и это всем известно».) Мужчины, скучающие без женского общества, готовы платить деньги, чтобы часами танцевать с девушками. В «Принцессе Дансинг» один трехминутный танец стоил один доллар, из которого семьдесят пять центов шли на счет заведения, двадцать пять – девочкам. Боло Муллиген, в прошлом вышибала в одном из чикагских кабаков, работал у Ли Хуа «зазывалой». В его обязанности входило уговаривать старателей заказывать танцы как можно чаще. Он кричал, шутил, рассказывал байки, одним словом, лез из кожи вон, приглашая «станцевать еще один упоительный вальс».
Корри несколько раз наблюдала это зрелище – через приоткрытую дверь, потому что в зале можно было задохнуться от сигарного дыма, запаха виски и разгоряченных тел. К тому же старатели обычно танцевали без ботинок, так что к этому «букету» примешивалась еще вонь от нестиранных носков. Неудивительно, что каждый вечер девушки так усиленно обливаются духами. Им это необходимо для самозащиты.
Каждые три-четыре минуты музыка завершалась бравурным аккордом, и каждая пара подходила к стойке, где мужчина мог выпить глоток виски или шампанского (по цене тридцать долларов за пинту), а его партнерша получала какую-нибудь безделушку из слоновой кости, каждая из которых оценивалась в двадцать пять центов и могла быть потом обменяна у хозяйки на деньги.
Однажды Ли Хуа лукаво предложила Корри:
– Хочешь попробовать поработать в зале? Ты ведь умеешь вальсировать? Если бы у тебя хватило сил танцевать до рассвета, ты могла бы собрать не менее ста – ста двадцати таких безделушек.
Корри рассвирепела.
– Ли Хуа! Ты ведь не думаешь, что я соглашусь…
– Конечно, нет. Не глупи, Корри. – Ли Хуа рассмеялась. – Что стало с твоим чувством юмора? Ты перестала понимать шутки. Раньше ты бы посмеялась вместе со мной над такой идеей. Или, по крайней мере, ради смеха попробовала бы станцевать разок-другой.
Ли Хуа была права. Раньше это было возможно. Но не теперь.
Корри перевернула страницу конторской книги и тяжело вздохнула, услышав скрип снега и топтание перед дверью. Ли Хуа обещала прислать ей пирожное и немного печенья, чтобы Корри было не так тоскливо одной. Наверное, это пришел Боло Муллиген и принес ей сладости. Раздался стук в дверь, Корри отложила перо и пошла открывать.
– Одну минуту. Входи, Боло.
Она распахнула дверь. Перед ней стоял Куайд. Он держал в руках фонарь, и от этого иней на его шубе сиял и искрился. Меховая шапка была глубоко надвинута на глаза и уши. Его улыбающееся загорелое лицо было чисто выбрито, голубые глаза сияли неподдельной радостью.
– Куайд!
От неожиданности Корри отступила назад и почувствовала странную слабость в ногах.
– Делия! Ты стала худая, как щепка. Что ты с собой сделала? Морила голодом?
Корри ничего не слышала и не понимала, кроме того, что он был здесь, с ней рядом. Такой большой, сильный, жизнерадостный. Не помня себя, она бросилась ему на грудь и зарылась лицом в холодный, влажный мех его шубы.
– Осторожнее с фонарем, Делия. И давай-ка войдем внутрь, а то ты, чего доброго, схватишь воспаление легких.
Они вошли в дом и закрыли за собой дверь. Куайд разделся, и Корри снова приникла к его груди, почувствовала биение горячего сердца и расплакалась, уткнувшись в колючую шерсть его свитера.
– Куайд… Какое счастье, что ты пришел… Эвери оставил меня.
Он ничего не отвечал ей, только ласково гладил по голове, утешая, как маленького ребенка. Потом ладонью вытер слезы с ее щек.
– Я дурак, Корри. Мне давно следовало прийти. – Он приподнял ее лицо за подбородок. – Посмотри на меня, Делия. Я хочу увидеть улыбку на твоем упрямом зареванном личике.
Их глаза встретились. Корри чувствовала, что все ее существо тянется к этому сильному, прекрасному человеку. Куайд был настоящим мужчиной. Он был красив грубой мужской красотой, а не так картинно безупречен, как Эвери. Она обожает его. Она всегда его любила, возможно, с того самого момента, как он насильно затолкнул ее в свою коляску в порту Сан-Франциско.
– Ты действительно очень худая. Что с тобой случилось, моя Делия? Когда я видел тебя в последний раз, ты была, пожалуй, даже чересчур толста.
