Виктория Холт - Сердце льва
— Я чувствую, что должен изложить вам истинную суть дела, милорды. Прослышав о том, что в королевстве неспокойно и Лонгчемп не пользуется поддержкой народа, король послал меня для укрепления его власти. И сказал, что при необходимости я должен буду взять бразды правления в свои руки. Уверяю вас, король не отдавал распоряжения вступить в переговоры с шотландцами по поводу Артура. Ведь Ричард недавно женился, и у него вполне может родиться наследник.
— Если сарацинская стрела не поразит братца первой, — пробормотал себе под нос Джон.
— Что ж, если король Ричард и вправду не приказывал Лонгчемпу снестись с шотландским правителем, то тогда мы должны провозгласить регентом архиепископа Руанского и сместить Лонгчемпа! — воскликнул Вильям Маршал. — Народ с самого начала смотрел на него косо. Он злоупотребляет властью и обязан ответить за это по всей строгости. Давайте договоримся с ним о встрече на Лодденском мосту, что между Ридингом и Виндзором, и потребуем у него отчета. Вы согласны, милорды?
Все радостно закивали, а архиепископ Руанский заявил, что это решение кажется ему наиболее разумным.
* * *Получив приказ явиться для отчета, Лонгчемп с перепугу аж слег. На встречу он не приехал, сказавшись больным, однако совсем избежать ее было невозможно, и канцлер пообещал быть на Лодденском мосту на следующий день. Лонгчемп страшно переполошился, узнав, что ему придется иметь дело не только с Джоном и его друзьями, но и с такими людьми, как архиепископ Руанский и Вильям Маршал. А то, что король наделил архиепископа огромными полномочиями, и вовсе выглядело зловеще.
Однако, когда Лонгчемп уже собирался было выехать на встречу со своими противниками, слуга сообщил ему тревожную весть: на Лондон идет целое войско, и, если верить слухам, враги намерены захватить Тауэр. В столь критических обстоятельствах Лонгчемп, как и следовало ожидать, пренебрег встречей на Лодденском мосту, а помчался с отрядом верных ему солдат в Лондон. По дороге на них напали враги, но Лонгчемпу удалось отбиться, и, прорвавшись в Лондон, он заперся в Тауэре.
— Король велел мне охранять Тауэр, — заявил Лонгчемп, — и я его не сдам!
Однако, просидев в крепости три дня, он вынужден был сдаться.
Враги заставили Лонгчемпа отдать им ключи не только от Тауэра, но и от Виндзорского замка. Уклониться было невозможно: стоило сделать хоть один неверный шаг — и Лонгчемп распрощался бы с жизнью.
Взвесив все «за» и «против», он решил бежать из Англии и вернуться в Нормандию. А там на свободе поразмыслить, что делать дальше. Правда, ему было приказано не покидать Англию, пока он не передал бразды правления архиепископу Руанскому, но Лонгчемп мечтал поскорее унести ноги.
Лучше всего было переодеться торговкой. На бродячих торговцев не обращают внимания, да и искать будут мужчину, а не женщину.
Сказано — сделано! И в надежде, что ему удастся благополучно добраться до Дувра, Лонгчемп пустился в путь, прихватив с собой двух верных слуг. На всякий случай они обходили любое жилье и спали под деревьями.
И вот наконец Дувр… А в порту — о счастье! — корабль, готовящийся к отплытию во Францию…
Но не успел Лонгчемп обрадоваться, как к нему вдруг подскочили какие-то рыбаки.
— Это ж надо, какая милашка! — воскликнул один. — Ты чего тут одна тоскуешь? Давай составлю тебе компанию.
— Уходи! Оставь меня в покое, — сдавленно проговорил Лонгчемп.
Рыбак толкнул приятеля локтем.
— Фу-ты, ну-ты! Какие мы важные! Прямо герцогиня! — и добавил, обращаясь к остальным: — А бабенка-то в самом соку. И, видать, бойкая, раз не боится разгуливать по дорогам, нахваливая свой товар. Эй, покажи нам товар лицом! Ну же! — рыбак схватил Лонгчемпа за плечи. — Да не строй ты из себя недотрогу, со мной этот номер все равно не пройдет!
Парень попытался откинуть капюшон, закрывавший лицо канцлера. Тот в ужасе отбивался, но два других рыбака кинулись на подмогу товарищу с криками:
— Ах какая скромница! Ну ничего, мы сейчас тебя наставим на путь истинный.
Причем каждому, естественно, хотелось побывать в роли наставника.
Одежда затрещала. Чувствуя, что его вот-вот разоблачат и в прямом, и в переносном смысле слова, Лонгчемп чуть не разрыдался.
— Ого! — опешил рыбак, сорвав наконец с Лонгчемпа капюшон. — Да это и не баба вовсе…
На шум подоспели зеваки.
— Мне знакомо его лицо! — воскликнул один из них. — Неужто он?
— Он похож на обезьяну.
— Да ведь это Лонгчемп! Нормандский карлик!
Канцлер был разоблачен.
Трое рыбаков остались караулить беглого канцлера, а остальные со всех ног побежали в замок.
И не прошло и часа, как Лонгчемп был посажен под замок.
* * *Услышав историю про любвеобильных рыбаков, Джон покатился со смеху.
Бедняга Лонгчемп чуть не пал жертвой насильников! Как ему, должно быть, обидно: попасться в самый последний момент… И ладно бы его обнаружил дворянин! Так нет же — грубый, низкий простолюдин!
Джон считал это верхом неприличия. После такого унижения Лонгчемп был ему уже неопасен.
— Выпустите его, — небрежно махнул рукой принц. — Пусть убирается во Францию. Он нам больше не интересен.
И в конце октября 1191 года Лонгчемп покинул Англию.
ВОЗВРАЩЕНИЕ АЛЬЕНОР
Тем временем Филипп вернулся во Францию из Палестины. Он считал, что поступил мудро, но почему-то то и дело принимался мысленно оправдывать себя.
Как непрочны человеческие отношения, подумал Филипп и цинично усмехнулся. Особенно отношения с Ричардом. В молодости он страстно любил английского принца, но теперь любовь обратилась в ненависть. А страсть осталась… Образ Ричарда преследовал его, словно наваждение.
Филипп не мог простить Ричарду его союза с Танкредом и очарованности Саладдином. Рядом с Ричардом жизнь всегда была драматичной и полной неожиданности, без него она становилась какой-то тусклой. В английском короле был некий магнетизм, притягивавший всех, кого сводила с ним судьба. Одни его любили, другие ненавидели, но равнодушным не оставался никто.
Однако разве мог король Франции любить короля Англии? Нет, конечно! Другое дело, когда Ричард был еще принцем. Тогда он не мог считаться ровней французскому монарху, и Филипп чувствовал свое превосходство над ним, хотя и уступал Ричарду в красоте и храбрости. Теперь же они оказались в равном положении, и это было нестерпимо.
Филипп и не подозревал, какая буря бушует в его душе, пока не заехал по дороге домой в Рим и не явился на аудиенцию к папе.
Оправдывая свое бегство из Палестины, Филипп неожиданно разразился таким потоком обвинений в адрес Ричарда, что папа Селестин опешил.
