Эльза Вернер - Дорогой ценой
Бруннов замолчал, но разговор и без того должен был прекратиться, потому что вернулся Макс и завладел своим другом. Доктор скоро оставил товарищей вдвоем и ушел к себе в кабинет. Походив с четверть часа по комнате в глубокой задумчивости, он взял шляпу и вышел из дома…
Вилла баронессы Гардер была несравненно богаче маленькой дачи, где мать и дочь жили когда-то. Старая баронесса считала необходимым жить в соответствующей их теперешнему положению обстановке, которой ей прежде так не хватало, а Габриэль во всем, что касалось внешней жизни, уступала желаниям матери. Баронесса привезла с собой слуг, лошадей, экипажи. Сегодня она выехала в город, и Габриэль была дома одна. Она стояла на террасе, выходившей на озеро. Нежная, распускающаяся, подобно цветку, красота молоденькой девушки за эти четыре года достигла полного расцвета. Это было все то же свежее, очаровательное личико, но очарование его носило совершенно иной характер. Напрасно было бы искать в нем следы прежней шаловливости и ключом бьющего веселья – они исчезли вместе с беззаботностью счастливого детского настроения, искрившегося когда-то радостным смехом в ясных карих глазах; зато прекрасное лицо приобрело одухотворенное выражение. Было ли оно следствием легкой горькой складки около губ, которую даже смех не мог согнать с лица, или тени грусти, таившейся в глубине глаз, но это выражение никогда не исчезало, придавая всему облику молодой девушки какую-то особую прелесть, без малейшего оттенка счастья. Погруженная в мечты или скорее в воспоминания, Габриэль смотрела на расстилавшийся перед ней ландшафт и обернулась с неудовольствием при появлении лакея, подавшего ей карточку. Девушка равнодушно взяла ее, но едва прочла стоящее на ней имя, как рука ее задрожала и лицо покрылось бледностью.
– Господин просит баронессу принять его по очень важному делу, – передал слуга.
Габриэль подавила волнение.
– Проводите господина в гостиную, – сказала она и пошла вслед за слугой.
Через минуту перед ней стоял доктор Бруннов.
В продолжение нескольких мгновений доктор и Габриэль молча смотрели друг на друга. Они виделись в первый раз в жизни, но знали друг о друге так много, словно были давно знакомы. Старик и молодая, цветущая девушка были до этого мгновения совершенно чужды один другому, но одно имя – имя усопшего – связывало их невидимой цепью.
Доктор поклонился и подошел ближе, Габриэль невольно отшатнулась. Он заметил ее движение и остановился.
– Вы, конечно, не ожидали, баронесса, что я явлюсь к вам? – начал он. – Я сделал это, несмотря на возможность не быть принятым. Мое имя приобрело в ваших глазах роковое значение.
Габриэль, все еще бледная, ответила дрожащим голосом:
– Во всяком случае я поражена вашим посещением, доктор. Я не предполагала, что встречи со мной будет искать человек, который…
Она замолкла: роковое слово не шло у нее с языка. Бруннов закончил за нее фразу:
– Человек от руки которого пал Арно Равен? Вы правы, что не хотели видеть меня, но, поверьте, эта смерть всего ужаснее поразила меня самого. Мне легче было бы самому получить пулю в сердце, чем видеть убитым Арно.
– Так он принудил вас к дуэли? – тихо спросила Габриэль. – Я давно подозревала это.
– Да, принудил, и таким образом, что у меня не оставалось выхода. Если бы я знал, что он действует намеренно, я как-нибудь уклонился бы, но ведь я думал, что он требует удовлетворения за оскорбление, которое я нанес ему, не желая этого. Даже в последний момент, когда мы стояли друг против друга, как противники, я был уверен, что мы одинаково рискуем жизнью. Его револьвер был так решительно направлен на меня, – мне и в ум не приходило, что в последний момент он отведет его. Моя рука дрожала, я целился так, чтобы только ранить его, но эта дрожь и оказалась роковой… я попал прямо в сердце…
Габриэль содрогнулась, однако глубокая скорбь, звучавшая в словах Бруннова, обезоружила ее.
– Арно не питал к вам ни малейшей ненависти, – сказала она. – Когда за несколько часов до своей смерти он рассказывал мне о своем прошлом, я узнала, кем вы были для него когда-то… и кем он был для вас.
– И он все-таки причинил мне это! – с глубокой горечью сказал Бруннов. – Пусть он хотел умереть – я когда-то сам слышал из его уст, что он может погибнуть в борьбе, но не перенесет падения, – но зачем ему понадобился для этого именно друг его юности? Зачем он принудил меня?.. Это было жестоко: наказание было неизмеримо тяжелее, чем я заслужил за свое недоверие. Арно должен был знать, какой страшной тяжестью обременит последние годы моей жизни. Я ведь изнемогаю!
Габриэль взглянула на бледное, искаженное горем лицо своего собеседника, яснее всяких слов говорившее о пережитых и переживаемых страданиях, и поняла, как горько и глубоко любил он покойного. Это уничтожило преграду между ней и доктором, и в порыве глубокого чувства она протянула ему руку.
– Я знал, что здесь меня поймут, – сказал Бруннов. – Арно любил вас, – этим все сказано.
Он пристально смотрел на прелестное молодое Лицо и, казалось, искал на нем отпечаток пережитого прошлого – юность ведь легче и скорее побеждает горе, чем старость. Но здесь победа еще не была одержана: Бруннов видел печать страдания и грустную тень во взгляде и знал, откуда они явились.
– Я пришел к вам с просьбой, которая, будь она высказана кем-нибудь другим, может быть, оскорбила бы вас. Я сейчас только говорил вам, как дорог был мне Арно, поэтому вы не истолкуете мои слова ложно, когда узнаете, зачем я пришел. У моего сына есть друг, которого и вы знаете. Когда-то он любил вас и мог надеяться на счастье с вами, но явился Равен, и надежды молодого человека развеялись, как дым. Мне в этом случае не нужны ни объяснения, ни оправдания: я лучше всякого другого знаю, как Арно умел привязывать к себе каждого из тех, кого хотел привязать. Я понимаю, что юная любовь побледнела перед ярким пламенем его страсти. Но теперь, когда его нет в живых… когда вы свободны… неужели из-за вас должно разбиться благородное сердце? Неужели ничто в вашем сердце не говорит в пользу того, кому принадлежала ваша юная любовь?
– Она никогда не переставала жить в моем сердце, даже тогда, когда я порвала с Георгом, но я пожертвовала и его любовью, и его счастьем, – не могла не пожертвовать, потому что другое чувство было сильнее… Арно я не могу забыть.
– Забыть? – с ударением повторил Бруннов. – Конечно, не можете, и любить другого так, как любили его, также не можете. Я вполне вам верю.
– Да, – твердо сказала Габриэль, – поэтому я не могу стать женой Георга.
– Разве непременно нужно быть и самому счастливым? – печально спросил Бруннов. – Дать счастье другому – также чего-нибудь да стоит. Сейчас Винтерфельд в гостях у моего сына… приехал случайно, не подозревая, что вы здесь. Он все также горячо любит вас и никогда не найдет счастья с другой, никогда! Я его знаю. Одиноко пройдет он через всю жизнь и среди успехов, которые его ожидают, будет только глубже чувствовать пустоту, которую оставила в его сердце разлука с вами. Габриэль, вы так еще молоды, перед вами – вся жизнь! Посвятите ее Георгу – он стоит этого.
