Светлана Берендеева - Княжна
Мария, наконец, обрела дар речи, который было потеряла от изумления.
– Да как ты смеешь! Я – княгиня Бекович-Черкасская! Мы уже две недели как обвенчаны!
Корчмарь пошевелил носом.
– Пусть пани простит меня, я уже старик… Но через две недели брака… Моя жена стирает простыни…
Мария покраснела.
– Мой муж на царской службе, – буркнула она. – Россия с Турцией воюет.
Она рассердилась почему-то не на нахального еврея, а на царя Петра. Что он в самом деле, совсем Бога забыл – разлучил их на целых две недели, и теперь вот опять… может, и задержит опять её Сашу, а потом опять в армию погонит.
Она встала. Ноги были ватными. Сидр оказался коварным. Корчмарь кликнул жену, та проводила и уложила гостью.
– Вот и хорошо, – подумала Мария, засыпая, – за сном и время пройдёт, а завтра он приедет.
Разбудил её осторожный стук в дверь и шёпот:
– Маша, открой, это я.
Она пробежала невесомыми ступнями к двери, недоверчиво переспросила:
– Саша, ты?
– Да, да, открой, – сказал родной голос.
Это был он, запыхавшийся, пахнущий ночной свежестью.
– Ой, как же ты так быстро? А у меня и свету нет, надо спуститься.
Она стала искать на ощупь свою юбку. Он поймал её плечи.
– Не надо света, ничего не надо.
– Так ты голодный, наверное, – не сдавалась она.
– Голодный, – согласился он, – по тебе.
Света они в эту ночь так и не зажгли, хотя заснули только под утро.
Просыпалась Мария всегда постепенно. Вот и сейчас, сначала она ощутила под своей головой тёплую твёрдую руку и такую же тёплую щёку на своём плече. Слабо, чтобы не потревожить его, потянулась, и почти сразу восхитительно шершавая ладонь оказалась на её груди. Она замерла – от удовольствия и от боязни разбудить его. Сама-то вчера рано улеглась, а Саша почитай всю ночь не спал!
Она ещё полежала, смакуя воспоминания этой ночи и предвкушая ночь следующую. Однако в доме уже вовсю ходили, и хорошо было бы встать. Она попыталась скользнуть вниз так, чтоб не сдвинуть его тело, но тут же была стиснута и придавлена.
– Куда? – пробормотал Саша, не открывая глаз.
– Я пойду, прикажу завтрак, – прошептала она, – пусти.
– Ты мне снишься, – сказал он с закрытыми глазами, – не уходи.
Он стиснул её так, что стало больно, и она еле удержалась, чтоб не вскрикнуть. Она погладила его по колючей щеке, сказала:
– Спи. Рано.
Но он всё больше просыпался, и она быстро забыла, что хотела идти.
– А я боялся, что ты опять только во сне, – сказал он, когда они оторвались друг от друга. – Знаешь, сколько раз мне снилось всё это?! А проснусь – тебя нет.
– А мне не так снилось, – сказала Мария, – такого я и вообразить не могла.
Он рассмеялся довольно и снова принялся целовать.
Когда она открыла глаза, он уже в штанах и рубашке натягивал сапоги. Она испугалась.
– Что ты? Куда?
Он бегло коснулся её руки.
– Я лошадей проверю, покормлены ли. И о завтраке распоряжусь. Если мы вскорости выедем, то к ночи в Яворове будем.
– Хорошо. А моё платье ты привёз?
Начав говорить, она сама уже увидела свой дорожный мешок на табурете рядом с кроватью. Потянулась достать, а второй рукой поймала упавшую с плеча простыню. И опоздала – Александр тут как тут со своими губами и руками. Она защищалась, натягивала простыню на себя.
– Ну, Саша, – сказала почти сердито. – Нам же ехать надо!
Он сдался. Укрыл её до подбородка, поцеловал в висок, глазами прося прощения.
Она улыбнулась. Он был так хорош в белой рубахе с расстёгнутым воротом. Хотелось обнять его. Чтоб не дать себе воли, быстро проговорила:
– Скажи, чтоб женщину ко мне прислали, корсет зашнуровать.
– Ни за что, – ответил он серьёзно, – я сам зашнурую.
– А ты умеешь?
– Научусь.
К тому времени, как он вернулся, она успела надеть всё, кроме корсета, конечно, и платья. Варенька собрала всё, что надо, даже салфеток догадалась положить, умница. И шкатулка с драгоценностями и деньгами была тут же. Она выбрала золотую монету для корчмаря – пусть и ему будет немного счастья.
Скрипучая лестница сообщила, что Саша уже идёт. Она обвернула вокруг себя корсет и, придерживая за бока, повернулась к нему, входящему, спиной. Сказала через плечо:
– Сильно не затягивай, чтоб дышать легче было.
Он подошёл, соединил на её спине края корсета и спросил:
– А зачем его надевать?
– Ну как же – положено, – удивилась она.
Он погладил её шею, там, где начиналась спина.
– Это тем положено, у кого бока как студень и живот торчит. А у тебя стан как у Дианы.
Он снял с неё корсет и бросил на постель.
– Ну неприлично же без него, – возразила она, – хотя свободнее, конечно.
– Ну хоть сегодня в дороге дай себе свободу, не надевай.
– Ладно, тогда платье.
Она попыталась выскользнуть из его рук.
– Подожди, – сказал он невнятно, уткнувшись в её шею, – завтрак не готов ещё.
Его руки мяли сорочку. Она взяла его ладони в свои, чтобы успокоить.
– А Диана, это ещё что за дама?
– Это богиня греческая, очень стройная.
Он выпрастывал свои руки из её и старался забраться под сорочку, а она не пускала.
– В Италии статуи этой мраморной богини есть. Постой, я покажу… Да пусти же…
Он быстро спустил с её плеч лямки сорочки и прижал внизу её руки, не давая закрыть грудь.
– Как из мрамора, – сказал он, глядя на неё с восторгом. – Может, ты и есть богиня?
Он кончиками пальцев, едва касаясь, обвёл окружности её груди, провёл от шеи по плечу. Потом подхватил на руки, стал целовать шею, плечи, грудь.
– Нет, ты лучше богини. И моя!
Она попыталась освободиться, но он сел на постель, и она оказалась у него на коленях.
– Ну, Саша же! Нельзя же днём!
– Почему нельзя? – с интересом спросил он, на мгновение освободив губы.
– Ну, неприлично… И я не хочу…
– Ах, не хочешь?!
– Его руки расстегнули пояс нижней юбки, и ладонь легла на живот.
– Неужели не хочешь?
Она заметила, что он уже без рубашки, только когда он прижал её грудь к своей, поросшей чёрным курчавым волосом. Прижал несильно, чуть-чуть, и от этого прикосновения её как ознобом пробрало, а он ещё потёрся легонько, и озноб сменился жаром.
– Я теперь всё про тебя знаю, – прошептал он в самое ухо и куснул легонько, – сопротивляться бесполезно.
– Я уже постель убрала…
– А на что нам постель…
Он приподнял её и пересадил лицом к себе. Её колени оказались по сторонам, и это было ужасно непристойно, немыслимо, и он тянул её к себе так, чтобы она опустилась на него совсем, и она против воли опускалась, и это было ужасное, непристойное, немыслимое блаженство. Волны этого блаженства заставили её изогнуться, и она услышала свой низкий стон и увидела самодовольную улыбку на лице Александра.
