Виктория Холт - Мадонна Семи Холмов
– Дорогая моя, дорогая, – шептал он. – Мне ты можешь рассказать все. Я не стану тебя бранить. Разве не люблю я тебя больше всех на свете? Разве не желаю тебе счастья?
– Господи, спасибо всем святым, что у меня есть вы, – рыдала Лукреция.
– Так ты не скажешь? Тогда я сам скажу. Ты ждешь ребенка, не так ли? Когда?
– Он должен родиться в марте. Папа был потрясен.
– Осталось всего три месяца! Так скоро! Поверить не могу.
– Пантизилия такая умница… О, она такая добрая, отец.
Спасибо, что прислал мне ее. У меня никогда не было друга ближе. Я всегда буду ее любить… Пока живу.
– Она – милая девушка, – ответил Папа. – Я рад, что она пришлась тебе по душе. Но скажи, кто отец твоего ребенка?
– Я люблю его. Ты позволишь мне выйти за него?
– Мне трудно отказать моей доченьке в чем бы то ни было.
– О, отец, любимый мой отец! Какая я глупая! Мне надо было рассказать вам еще раньше, а я боялась. Когда вы были вдали от меня, я видела вас совсем в другом свете. Я думала о вас, как о грозном Папе, твердо решившем устроить для меня политически выгодный брак. Я совсем забыла, что святой отец – это прежде всего мой дорогой, любимый папочка!
– Но ведь теперь мы снова вместе. Ну, и как его зовут?
– Это ваш камердинер, Педро Кальдес. Папа еще крепче прижал ее к себе.
– Педро Кальдес… Что ж, красивый мальчик. Один из моих любимых камердинеров. И, конечно, я забыл – это он навещал тебя в монастыре.
– Это случилось, когда он привез весть о гибели Джованни. Отец, я была так несчастна, он успокоил меня.
Папа крепко прижимал к себе дочь. На мгновение лицо его исказилось от ярости: мой возлюбленный Джованни мертв, моя дочь беременна от камердинера!
Но когда Лукреция взглянула на него, лицо его носило обычное выражение доброты и терпимости.
– Детка моя, признаюсь, я удивлен.
Она взяла его руки и начала их целовать. Какая она красавица, подумал он, особенно когда смотрит на меня вот так снизу вверх и в глазах ее – страх и обожание. Как она тогда напоминает свою мать в самые счастливые часы их страсти!
– Отец, вы мне поможете?
– Неужели ты могла в этом усомниться? Как не стыдно, Лукреция! Но мы должны соблюдать осторожность. Тебя развели на основании того, что ты – девственница, а твой муж – импотент, – несмотря на весь ужас ситуации Папа не смог удержаться от улыбки: ну и история! Если б это случилось не с ним, ему было бы ужасно смешно. – Что скажут наши добрые кардиналы, когда узнают, что девушка, убеждавшая их в своей невинности и совершенно их очаровавшая, на самом деле на шестом месяце? Ах, Лукреция, моя глупышка, ведь тогда от развода ничего не останется… Да Джованни Сфорца может поклясться, что это его ребенок, лишь бы тебя не отпускать! Нет, нам надо действовать очень осторожно. Надо хранить тайну. Кто еще знает?
– Только Педро и Пантизилия. Папа кивнул.
– Никто больше знать не должен.
– Отец, я смогу выйти замуж за Педро? Мы хотели уехать из Рима, поселиться где-нибудь в тишине и покое, где никому нет дела до того, кто мы и чем занимаемся, жить счастливо, как живут простые люди.
Папа убрал волосы с ее разгоряченного личика, погладил по голове:
– Моя любимая, предоставь все мне. Все решат, что испытание, через которое тебе пришлось пройти, подорвало твои силы. Ты будешь сидеть здесь, в своих апартаментах в Санта Мария дель Портико, и, пока не обретешь прежнее здоровье, тебя не будет видеть никто, кроме Пантизилии. А за это время мы придумаем что-нибудь.
Лукреция откинулась на подушки, и слезы снова побежали по ее щекам.
– Александр Шестой, – торжественно произнесла она, – воистину вы не человек, вы – бог.
Мадонна Лукреция тяжело болела. Прошло два месяца после ее возвращения из монастыря, а она ни разу не вышла из своих апартаментов, и к ней допускались лишь ее горничная Пантизилия да ближайшие родственники.
Римляне посмеивались. Что все это значит? Чем занималась мадонна Лукреция в монастыре? Они помнили, что она – одна из Борджа. Через несколько месяцев в Ватикане наверняка станет одним малышом больше. Интересно, насколько далеко простирается благосклонность Папы? Усыновит ли он и этого ребеночка?
Чезаре слышал эти разговоры и поклялся вырвать язык у всякого, кто разносит такие позорные слухи.
Он явился к отцу и доложил, о чем болтают в городе.
– Но это же неизбежно, – ответил Папа. – О нас всегда выдумывали всякие истории. Народу они нужны, как нужны карнавалы.
– Но я не потерплю, чтобы такое говорили о Лукреции! Она должна выйти из своего заточения, она должна показаться на людях!
– И как она может это сделать?
Папа смотрел на сына и в который раз поражался его слепому эгоизму. Чезаре сейчас думал лишь об одном: о том, как он скинет с себя церковное облачение, как женится на Карлотте Неаполитанской, как станет во главе войск Святейшего престола. И эти грандиозные видения заслоняли от него все остальное. Наверное, под впечатлением столь же грандиозных видений он и организовал убийство Джованни – скорбь отца ничего не значила по сравнению с его великими амбициями. Он даже не заметил, в каком положении находится Лукреция, что совершенно невероятно, – потому что, если бы он дал себе труд хоть на секунду задуматься о ее состоянии, он бы все понял.
– Да просто появиться – и все, – ответил на вопрос Чезаре.
Что ж, пора ему узнать правду: в конце месяца – начале следующего Лукреция родит.
– Тогда, – сказал Александр, – мы только подтвердим слухи.
Вот теперь Чезаре действительно все понял. Папа увидел, что лицо сына побагровело от гнева.
– Это правда, – продолжал Александр. – Лукреция ждет ребенка. Более того, роды неизбежны. Чезаре, не понимаю, как ты этого не заметил.
Александр нахмурился: он понимал, как боялась Лукреция, что Чезаре узнает о ее ситуации. Они с малышкой Пантизилией были вдвойне осторожны во время его визитов.
– Лукреция… Беременна?! Папа пожал плечами:
– Такое случается, – с усмешкой сказал он.
– И это произошло в монастыре? – Чезаре стиснул кулаки. – Так вот почему она так хотела там остаться! Кто отец?
– Сын мой, не позволяй чувствам брать верх над разумом. От нас требуется спокойствие и хитрость. Ситуация сложная, но, если мы хотим выдать Лукрецию замуж, как планировали, никто не должен догадываться, что, когда она стояла перед кардиналами и ее объявляли virgo intacta, она уже была на шестом месяце. Мы должны сохранить все это в тайне.
– Кто отец? – повторил Чезаре.
А Папа будто и не слышал этого вопроса:
– План у меня такой. Сейчас ее никто, кроме Пантизилии, не должен видеть. Когда ребенок родится, мы его немедленно увезем. Я уже связался с хорошими людьми, которые о нем позаботятся. Я щедро их вознагражу, потому что этот ребенок – мой внук, один из Борджа, а Борджа должно быть много. Может быть, через несколько лет я заберу ребенка в Ватикан, может, я сам буду наблюдать за его воспитанием. Через несколько лет никто и не заподозрит, чей именно это ребенок.
