Анита Амирезвани - Кровь цветов
— Удачи, — сухо сказала матушка, не глядя на меня.
Не накидывая пичех, чтобы голландец смог узнать меня, я зашагала через базар к Лику Мира. Даже после краткого пребывания в доме Малеке я больше не чувствовала себя принадлежащей к Большому базару с видом на дворец падишаха и его мечеть с лимонными куполами, такими яркими на синем небе, ибо теперь я жила в месте, где надо было бороться, даже чтобы просто навести чистоту.
В одном из проулков я столкнулась с юным музыкантом, игравшим на кяманче. Он выглядел еще грязнее и неприбраннее, чем прежде. Я поспешила пройти, потому что у меня не было монеты подать ему. Сколько нищих было в городе! Впервые появившись в Исфахане, я их даже не замечала.
Добравшись до ковровых лавок, я притворилась разглядывающей товары на прилавках, надеясь услышать знакомый чужеземный голос. Чтобы провести время, я изучала молитвенный коврик, изображавший переливчатую полосу соболье-черного шелка меж двух белых колонн, соединенных аркой. Узлы были такими ровными, а рисунок таким ясным, что я невольно забыла о боли.
Хотя я провела много времени в лавках, но не видела и не слышала никаких признаков голландца. Все еще не теряя надежды, я принялась расспрашивать торговцев, не знают ли они его или где он живет. Один из них, дородный мужчина, едва различимый сквозь пелену опийного дыма внутри лавки, сказал:
— Я не видел его уже несколько дней.
Должно быть, я выглядела встревоженной, потому что он посмотрел на меня с ухмылкой и предложил денег на что угодно. Я бросилась прочь из его лавки, придерживая чадор под подбородком.
Становилось все холоднее. Я дышала на руки, чтобы согреть их, присев на минуту возле одной из лавок. Торговец кофе пробежал мимо с подносом, уставленным дымящимися джезве, распевая хвалу своему питью, взбадривающему кровь. Я жадно посмотрела на горячий напиток, но заплатить было нечем.
Припомнив, что в тот первый раз, когда нашла голландца, я видела его разговаривающим с молодым купцом, я медленно побрела к той лавке. Он был один и сидел на подушке с деревянным столиком на коленях, развернув перед собой счетную книгу.
— Салам алейкум, — сказала я.
Он ответил на приветствие и спросил, чем может помочь.
— Вы знаете ференги с голубыми глазами?
— Голландца, — подтвердил он, вставая, чтобы помочь мне.
Мое сердце вздрогнуло, потому что своей подстриженной бородкой и стройностью он напомнил мне Ферейдуна. Покраснев, я отвела взгляд.
— Я ищу его по очень срочному делу, — сказала я. — Вы не скажете, где его найти? Вы его не найдете, — сказал купец. — Он уехал.
— Из Исфахана?
— Из Ирана.
Сердце заколотилось так часто, что я испугалась, оно вылетит через мое горло, и мне пришлось опереться на прилавок.
— Что вас беспокоит, ханум? — учтиво, как к замужней женщине, обратился ко мне купец.
— Я… я нездорова, — ответила я, пытаясь овладеть собой.
После всего, что случилось со мной и с моей матушкой, я не могла вынести мысли о том, что моя единственная остававшаяся надежда на будущее украдена.
— Прошу вас присесть и отдохнуть, — сказал он.
Я опустилась на подушку, стараясь прийти в себя, пока он подзывал торговца и платил ему за чашку кофе. Быстро выпив ее, я благодарно почувствовала знакомое тепло, разошедшееся по жилам.
Конечно, я возбудила любопытство купца.
— И какое у вас дело с голландцем? — спросил он, стоя по-прежнему на уважительном отдалении.
— Он думал купить у меня ковер, который я соткала, — объяснила я. — Его слуга забрал его неделю назад, и с тех пор я о нем не слышала.
Очень трудно было скрыть боль, которую я чувствовала. Я думала о Нахид, как она удерживала на лице маску хладнокровия. Я делала то же, вонзая ногти в ладони.
— Мне очень жаль, ханум, — сказал купец. — Вы должны помнить, что ференги приезжают сюда только затем, чтобы разбогатеть, и у многих из них чести меньше, чем у пса.
Я вспомнила, как голландец держал себя с Гостахамом.
— Я слышал, что он даже забрал ковер у одной исфаханской семьи ковровщиков, не заплатив. Нужно хорошо владеть языком, чтобы сделать такое, — сказал купец.
— Большая удача, — горько ответила я, вспоминая, как Гордийе предала меня.
Оглядевшись, я заметила, что другие купцы глазеют на нас. Я встала, собираясь уйти: нельзя медлить дальше одной в лавке с мужчиной, чтобы на твой счет не начали отпускать замечания.
— Если вы все же увидите его, скажите ему, что его ищет женщина. Может, он просто забыл.
— Разумеется, — согласился он. — Если Господу угодно, он вернется и заплатит вам все, что вы заработали.
— Могу я снова прийти и осведомиться о нем?
— Считайте мою лавку своей, — отвечал он.
Жалость, промелькнувшая в его глазах, сказала мне: он не верит, что я когда-либо еще увижу голландца. Я поблагодарила его за доброту и начала долгий путь домой. Был почти вечер, становилось все холоднее и ветренее. Когда я брела через старую площадь, закружились первые снежинки этого года. К дому Малеке я пришла, облепленная снегом. Челюсть на холоде разболелась, и мне пришлось отогреваться у очага, прежде чем я смогла заговорить. Малеке и ее дети сгрудились вокруг меня, и даже матушка взглянула с надеждой на добрые вести.
Когда я попросила их ничего не ждать, у Давуда начался припадок кашля, который, казалось, никогда не кончится. Малеке выглядела изнуренной, словно ее кости больше не выдерживали веса тела. А морщины на лице матушки будто углубились еще сильнее.
Малеке удивленно глядела на меня.
— Ты отдала его мальчишке свой ковер без всякого подтверждения? — спросила она.
— Он вел дела с Гостахамом, — ответила я. — Мне казалось, это меня защитит.
Матушка и Малеке обменялись взглядами.
— Твои узоры такие красивые, — задумчиво сказала Малеке. — Ты так уверенно выкликаешь цвета. Легко забыть, что ты еще так юна…
Матушка вздохнула.
— Даже юнее своих лет, — мрачно заметила она и после этого только молчала.
Мы сидели вместе, пили бесцветный чай и ели черствый хлеб — все, что у нас оставалось, — и слушали резкие, сердитые крики детей во дворе.
Я хотела взяться за новый ковер, но у нас не было денег на шерсть. Единственное, чем мы могли заработать хоть несколько монет, — варить лекарства и продавать. Увидев, сколько жителей квартала в холода уже мучаются кашлем и насморком, матушка решила составлять снадобье от болезней легких, носа и горла.
— Попробуй, — с сомнением разрешила Малеке, — но большинство здешних слишком бедны для такой роскоши.
Я спросила, могу ли помочь.
