Жюльетта Бенцони - Короли и королевы. Трагедии любви
Когда Екатерина в тюрьме услышала выстрел пушки, который возвещал, что пала голова Томаса Кульпепера, она на мгновение закрыла глаза, преклонила колено и спрятала лицо в ладонях. Она не плакала, не испытывала страха. Знала, что пришел ее черед.
Генрих, который находился в нескольких милях от Лондона, почти обезумел от горя и не мог решиться отдать приказ о ее казни. Несчастный метался между гневом и отчаянием. Иногда ему хотелось подвергнуть изменницу самым изощренным пыткам, но затем перед его глазами возникали светлые волосы жены, ее грациозная красота, и сострадание охватывало его сердце. Воспоминания переполняли его. Но Кранмер и Сеймур были бдительны: судьи получили указание ускорить процесс и поняли, какое решение от них ожидалось. Их приговор гласил: Екатерина Говард должна быть обезглавлена.
Генрих не имел права обжаловать приговор, но он мог откладывать приведение приговора в исполнение. Он приказал подождать. Ждал и сам, не отдавая себе отчета, чего именно. Быть может, знамения с небес, которое прояснило бы ему сложившуюся путаницу. В таком расположении духа он услышал от Кранмера последние слова Екатерины на суде:
– Когда король впервые говорил со мной, я должна была признаться ему, что люблю другого. Том требовал этого. Я виновна в его смерти и искуплю эту вину своей жизнью. Справедливо, что мне приходится раскаиваться, но я каюсь не в том, что изменила Генриху, а в том, что бросила Тома на произвол судьбы.
Король взревел от гнева. Одним движением он сбросил со стола все, что на нем стояло.
– Сука!.. Убейте ее!.. Она должна умереть немедленно, я требую этого…
* * *13 февраля 1542 года серое утро вставало над Тауэром. Было холодно, в небе пролетали стаи каркающих ворон.
Екатерина была готова. В ожидании она стояла в своей камере у окна и смотрела на черный эшафот внизу во дворе.
С тех пор, как ее участь была решена, она изумляла окружение своим хладнокровием. Вечером она попросила Кингстона позволить принести в камеру плаху и добрую четверть часа примеряла, как следует положить голову на грубое дерево и куда убрать волосы.
Внизу, во дворе, туман постепенно рассеивался. Кордон солдат группировался у эшафота. Ни один мускул ее лица не дрогнул, когда она увидела одетого во все красное великана с мощными мускулами. На плече он нес тяжелый топор с блестящим лезвием. Это был палач.
В это мгновение дверь камеры растворилась, появился комендант Тауэра, снял шляпу и поклонился.
– Уже пора, мадам, – сказал он глухо.
Она подобрала полы черного платья, которое одела в знак траура по своему возлюбленному, и подошла к придворным дамам, которые, всхлипывая, стояли на коленях. Прощаясь, она возложила каждой руку на склоненную голову и лишь затем вышла.
Когда она перешагнула порог башни, барабаны выбили дробь. Молодая женщина холодно посмотрела на эшафот и человека в красном, затем, высоко подняв голову, с улыбкой на устах, пошла навстречу смерти, как и подобает королеве.
Генрих, который заперся в комнате в одной из своих загородных резиденций, мучился приступами боли и исходил слезами. Молча и испуганно ожидали его придворные в приемной. Лишь три человека – Сеймуры и Кранмер – осмелились украдкой обменяться улыбками.
Они еще не знали, что и им однажды придется положить свои честолюбивые головы на ту же самую плаху, на которую они отправили девятнадцатилетнюю королеву.
СМЕРТОНОСНАЯ КОРОЛЕВА
КРИСТИНА ШВЕДСКАЯ
Монаху, который вечером 6 ноября 1657 года спешил по грязной дороге в сад Дианы в Фонтенбло, пришлось сражаться с непогодой. Дождь шел уже три дня без перерыва, и благочестивый муж укрылся капюшоном из грубой шерсти и негодовал на господские капризы, которые в столь поздний час вытащили его из кельи и выгнали на улицу.
Замок почти полностью был погружен во тьму. Юный король Людовик XIV почти не жил здесь, ибо скаредность кардинала Мазарини не позволяла ему часто менять свое местопребывание. Лишь в королевской части дома слабо мерцал свет в ночи и можно было различить, что в оленьей галерее на первом этаже проносят факелы. Это прибежище правительство предоставило бродячей королеве Кристине, которая раньше была королевой Швеции. С тех пор, как она три года назад отреклась от престола, она вела безумную жизнь бродяги, снабжая двор бесчисленными сплетнями. Это был ее второй визит во Францию, но первый визит оказался столь плодородной почвой для всевозможных забавных шуток, что кардинал Мазарини, которые не мог отказать ей в гостеприимстве, решил поселить ее в наиболее отдаленном от Парижа дворце, где нечего было опасаться. Уже целый месяц она жила там со своим причудливым и крайне сомнительным двором, состоящим из карликов, придворных шутов, служанок, чересчур красивых итальянских господ, псевдоученых и затейливых философов.
Добропорядочные жители Авена склонны были считать ее дьяволом в человеческом обличий, и монах, который был не кем иным, как отцом Ле Белем, настоятелем монастыря Святой Троицы и магистром ордена Триединства, ощущал определенную тревогу и любопытство от предстоящей встречи со столь необычной дамой. Эта женщина, которая, будучи очень молодой, воцарилась на троне после смерти отца, Густава Адольфа, в двадцать восемь лет вдруг пожелала отречься от короны и от престола, дабы бродить по свету, переодевшись в мужское платье, и искать приключений. Кто слышал когда-нибудь о чем-либо подобном? Отец Ле Бель озабоченно спрашивал себя, что от него хочет Кристина.
Палая листва приглушала его шаги, он шел все быстрее, не обращая внимания на лужи – только бы поскорее попасть под крышу! Этот невыносимый дождь проникал даже сквозь толстую ткань монашеской рясы.
Наконец, Ле Бель достиг входа в павильон, где его ожидали два пажа с горящими факелами.
– Королева ожидает вас в своей комнате, отец мой, – сказал один из юношей с сильным итальянским акцентом, – пожалуйста, следуйте за нами.
Монах поднялся вслед за юношами по лестнице, пересек два салона и остановился перед дверью просторного, ярко освещенного помещения. Много места занимала огромная кровать с точеными колоннами алькова, рядом стоял стол, заваленный бумагами и астрономическими инструментами. В углу была растянута карта мира, а перед камином, в котором горел целый ствол дерева, стоял кавалер в куртке из оленьей кожи и высоких красных сапогах. Он стоял, повернувшись спиной и широко расставив ноги. На черной медвежьей шкуре дремали два желтых дога.
– Ваше величество, – сказал паж, – святой отец здесь. Кавалер обернулся, и из-под густых волос показалось несомненно женское лицо.
